Лишь однажды Агитпроп встал на защиту председателя кино. В январе 1943 года Ромм вдруг направил Сталину донос на Большакова, писал, что тот не только очень плохой руководитель, но к тому же и антисемит, преследует киноработников по национальному признаку, только за год ни за что ни про что уволил полторы сотни евреев. И это при том, что добрый Иван Григорьевич ни сном ни духом ничего не имел против представителей древней нации. А вот главный агитпроповец их недолюбливал, и, когда Сталин, оставив донос Ромма без внимания, переслал его Александрову, тот быстро разобрался, выяснил, что Большаков не уволил и даже не понизил в должности ни одного еврея, кроме самого Ромма, которому просто надоело исполнять обязанности начальника Управления по производству художественных фильмов, и в заявлении об увольнении по собственному желанию Михаил Ильич написал, что тоскует по режиссерской работе, а административная ему мешает. Александров вызвал Ромма к себе, сказал ему: «Ай-яй-яй!» — и впредь запретил писать подобные доносы. Впрочем, продолжая борьбу против Большакова, зловредный агитпроповец часто вставлял в свои докладные записки фразочку: «О чудовищных недостатках в работе руководителя КДК постоянно жалуется выдающийся кинорежиссер Михаил Ромм».
Весь сорок третий год Агитпроп воевал с Большаковым, организовывал собрания, на которых с критикой в адрес кино выступали Фадеев, Толстой, Гладков, Соболев, в «Крокодиле» на Ивана Григорьевича печатали карикатуры, но один человек сводил все эти усилия на нет, потому что этот человек оставался в стране самым главным.
Когда американцы присудили Оскара фильму «Разгром немецких войск под Москвой», Большаков собрался лететь в Америку вместе с создателями картины Варламовым и Копалиным и получить высокую награду. Агитпроп гневно откликнулся одной из своих любимейших резолюций: «Нецелесообразно!» В итоге две статуэтки, предназначенные обоим режиссерам, на церемонии награждения получил советский консул в Лос-Анджелесе Мукасей. Лишь через полгода кинодокументалист Владислав Микоша, снимавший фильм о прибытии союзников по пути северных конвоев, оказался в Нью-Йорке, в советском посольстве получил статуэтки и привез их. Каково же было разочарование, когда они оказались гипсовыми и лишь слегка покрытыми позолотой. Видите ли, американцы постановили, что во время войны нельзя транжирить ценные металлы! Какие там ценные? До войны и после нее статуэтки делали из британия — сплава олова и сурьмы. Тоже мне, экономия! Варламову и Копалину Большаков статуэтки не отдал, не приведи бог, напьются на радостях и пьяные раскокают, и оставил на хранение в надежном сейфе в Малом Гнездниковском.
Когда громили Довженко, Ивану Григорьевичу было не очень-то его жалко, он знал, что за глаза Александр Петрович называет его Ивашкой Пошляковым, а однажды где-то ляпнул: «Какой он Иван Грозный? Он Иван Грязный!» Но удар по самостийнику оказался таким устрашающим, Большаков очень пожалел его, да еще, не дай бог, помрет хлопец, всюду завопят: затравили, загубили! И он помаленьку поддерживал попавшего в опалу режиссера. Впрочем, того даже никуда не сослали, а могли бы назначить помощником воркутинского фотографа Каплера. Уволенный отовсюду Довженко все-таки получил должность режиссера на «Мосфильме» и отправился снимать, как освобождают Правобережную Украину.
Несмотря на усилия злобного Агитпропа, Большаков не только укреплялся на своем месте, но в апреле 1944 года получил второй орден Ленина. А всего с подачи Большакова тогда же были удостоены разных орденов и наград пять сотен работников кинематографа.
Афиша. Фильм «Разгром немецких войск под Москвой». Реж. Л. В. Варламов, И. П. Копалин. 1942. [Из открытых источников]
Чтобы не говорили, будто Иван Григорьевич самодержавно правит кино, он добился создания художественного совета при кинокомитете, в который вошли тридцать человек, причем не только режиссеры, сценаристы и актеры, но еще писатели и даже композиторы. А все равно продолжали мусолить тему того, что Большаков руководит недемократично, Иван Грозный, он и есть Иван Грозный. У него даже имя-отчество — Иван Гр.
Ох уж этот Иван Грозный! Сколько крови попортил бедному Большакову первый русский царь! Точнее, не он, а этот капризный режиссеришка с задницей размером с подушку, лобешник — в пол-лица, вот волос на голове сильно поубавилось в последнее время, а раньше клоунская копна так и летела с башки в небо. Как же они оба друг друга ненавидели!
Замысел картины Сталин высказал еще в годы Большого террора — для оправдания жестоких репрессий как исторически обоснованных, мол, только так можно создать крепкое государство. Еще перед войной утвердили в качестве создателя эпической ленты этого Эйзенштейна — Жданов настоял, Сталин согласился, Большаков тоже. Но вот уже четыре года прошло, а Сергей свет Михайлович лишь теперь наконец удосужился представить на суд зрителей первую из трех полнометражных серий. Он сам писал сценарий, и то такой вариант предложит, то сякой, то третий, то одну смету, то другую, то пятую-десятую. То у него творческий кризис, то мучительные искания, то мигрень, то еще что, а главное, сволочь, постоянно жаловался Сталину, что Большаков ему мешает, Большаков торопит, а гения торопить нельзя, Большаков не выполняет требований, Большаков не гибкий. Вот бы тебя, гада, отдать лично под присмотр Агитпропа! Икону бы тогда у себя повесил — святой праведный мученик Иоанн Киношный.
Огромнейшие средства затребовал Сергей Михайлович ради исполнения главного государственного заказа. Каким только реквизитом не обеспечили! Только на изготовление костюмов Совнарком специальным распоряжением выделил триста килограммов золотой и шестьсот килограммов серебряной парчи. Три года Эйзенштейн потратил на подготовительную работу, год в Алма-Ате снимал и вот, выдавил из себя первую серию. Предварительный закрытый просмотр для членов недавно созданного худсовета состоялся в Малом Гнездниковском в октябре. Большаков сидел, смотрел и чувствовал себя, наверное, так же, как Довженко на разгромном заседании Политбюро. Какая чудовищная халтура хлынула на него с экрана!
Начинается с венчания на царство, Ивану семнадцать лет, лицо почему-то гладко выбритое. Большаков досконально изучил все о государе, имевшем такое же прозвище, как у него. Интерьер Успенского собора нарочито примитивный, а ведь его расписывал не Казимир Малевич и не Марк Шагал, а сам великий Дионисий с учениками. Митрополиту Макарию было в том 1547 году за шестьдесят, а тут он дряхлый старец. Иностранцы карикатурны до невозможности, среди них какие-то три лысых придурка в огромных круглых жабо. Венчальное пение должно звучать радостно и торжественно, а тут оно погребальное, будто Агитпроп уже посмотрел картину и запретил ее. Про две косы еще после «Александра Невского» было замечание, что только после свадьбы девушка из одной косы делала две, а тут опять, нате-здрасьте, Настасья Романова еще пока невеста, а у ней уже две толстенные косы на всеобщее обозрение. Хочет, что ли, показать, что Иванушка уже овладел ею до свадьбы? Тогда дура. Причесочка у Ивана просто цирк! Сверху прилизано, а сзади некий замысловатый круглый бампер устроен. Чтобы шапка Мономаха на этот круг села. А сколько на лице косметики! Губы крашеные, реснички крашеные и вверх, как у блудливой бабы. Боже мой, что скажет главный зритель!
Единственное утешение — качество съемки идеальное. У протодиакона бас изумительный. А все остальное — сплошная фальшь.
Вторая картина — свадьба Ивана и Анастасии. Всего-то две или три недели прошло, а у Ивана уже и усы, и бородка успели вырасти. Получается, пока не был царем, не росла, а венчался на царство, сразу полезла. Тетке Ивана Ефросинье Старицкой тогда лет тридцать было, а тут баба лет шестидесяти. Рожа противная. А ведь это ты сам, Иван Григорьевич, не утвердил на роль мятежной тетки Фаиночку Раневскую, на, теперь, жри утвержденную тобой же Серафиму Бирман!
