— Точно? — с недоверием спросил главный зритель.
— Клянусь!
— Бойтесь клеветников. Иногда бывает важно не то, что вы скажете, а то, как это переврут.
О Киногороде писали не только киношные издания, но и сама «Правда», и в то же время на разных собраниях то и дело горлопанили о лишней трате государственных денег, которую повлечет создание нашего Голливуда. На них можно было и не обращать внимания после успеха «Веселых ребят», «Чапаева» и «Юности Максима». Даже фильмешник, посвященный возвращению празднования Нового года, кинодокументалист Миша Слуцкий снял под песни на музыку Дунаевского, на стихи Лебедева-Кумача и в исполнении джаза Цфасмана: «Растем все шире и свободней, идем все дальше и смелей, живем мы весело сегодня, а завтра будет веселей!» И главному Деду Морозу страны, усатому кремлевскому грузину нравилось, хотя всюду только и вопили, что джаз — обезьянья американская какофония.
На всех собраниях Шумяцкий произносил пламенные речи, рассказывал, что в ближайшие два-три года СССР будет производить до трехсот фильмов в год, а для этого построим огромный Киногород в районе солнцестойкого юга в благоприятных климатических и природных условиях.
Неожиданного союзника Борис Захарович нашел в операторе Нильсене. Оказалось, тот внимательнейшим образом изучил строение Голливуда и предложил теперь вчерне свой план строительства. Когда климатологи представили доказательства, что берега Тавриды для такой цели предпочтительнее берегов Колхиды, Шумяцкий собрал комиссию и отправился в продолжительную командировку. Председатель Крымского Совнаркома Самединов лично возил комиссию по всему побережью от Феодосии до Евпатории. Из множества претендентов выбрали Ялту, Алушту и долину Ласпи. Нарком кино вернулся из поездки счастливый и теперь всюду только и говорил о Киногороде, даже называл его Крымвудом. Вышла статья «Построим лучший в мире Киногород» с предварительными параметрами, какую территорию будут занимать производственные предприятия, помещения для постройки постоянных декораций, какой будет кубатура жилых, коммунальных и прочих помещений. Предполагалось, что из двадцати пяти тысяч жителей Киногорода двадцать две тысячи будут заняты непосредственно на производстве, остальные — их обслуга.
Делегаты легкой промышленности приветствуют И. В. Сталина. 1936. [РГАКФД]
И вдруг — удар, откуда не ждали. Эти два юмориста, Ильф и Петров, вернулись из Америки и давай драконить проект Шумяцкого. Подали записку лично Сталину: и солнце перестало играть прежнюю роль в кинематографии; и все американцы говорят, что сейчас не стали бы строить отдельный киногород вдали от культурных центров страны, а развивали бы отдельные киностудии во всех городах; и актерам будет неудобно ездить туда-сюда из Москвы или Ленинграда в Крым и обратно; и пятое, и десятое. А Сталин, надо учесть, любил книги Ильфа и Петрова, «Двенадцать стульев» и «Золотого теленка» по нескольку раз перечитал. Во время очередного сеанса в Зимнем саду главный зритель в присутствии Орджоникидзе, Микояна, Жданова и сына Васи затеял дискуссию по поводу возражений двух популярных сатириков:
— Все-таки не последние люди в нашей культуре. Что вы думаете, товарищ Шумяцкий?
— Брешут! — сердито ответил тогда нарком кино. — Глупейшая и безответственная брехня, товарищ Сталин. Ни солнце, ни натуру невозможно заменить. Я уже навел справки. Ильф и Петров английского не знают, к ним приставили переводчика Адамса, американца, который у нас восемь лет работал и был завербован органами, а также с ними крутился директор «Амкино» Берлинский, так вот, оба утверждают, что ни разу ни с кем эти гаврики о ненужности Киногорода не разговаривали. Вообще. То есть ни словечка.
— Так это что же? — рассердился Сталин. — Они мне, получается, набрехали? Пьяные, что ли, были? Кстати, я нередко по письму могу определить, брешет мне человек или правду пишет. И здесь я брехню почувствовал. А брехня иной раз бывает равносильна вредительству. За такое мы скоро по головке перестанем гладить, знаете ли.
И главный зритель так сверкнул глазами, что стало страшно. Шумяцкий уже тогда, в начале тридцать шестого, понимал, что Хозяин готовит большую чистку всего своего гигантского хозяйства, скоро, скоро полетят буйны головы. Не случайно ему приглянулся новый фильм Пырьева «Анна», где красавец Андрей Абрикосов, правнук мармеладного короля России, играл классового врага и диверсанта, которого в финале разоблачает любящая жена, а секретарь парткома говорит: «Он не только убил комсомольца, он еще и шпион и предатель нашего государства».
— Очень правильная и своевременная фильма, — похвалил тогда Сталин и предложил назвать не «Анна», а «Партийный билет».
А когда говорили о записке Ильфа и Петрова, Шумяцкий даже испугался за них, арестуют двух вралей: «Как это вы самому Сталину набрехали?!» И поделом будет!
— Это какие надо павильоны строить, чтобы натуру снимать! — все больше закипал Вулкан Виссарионович. — Величиной в километры? И все равно естественной натуры и солнца, леса, моря, гор и рек не создашь. Так у нас часто бывает. Увидят что-то из окна вагона и выдают за достоверность. Ну, а где вы выбрали место для Киногорода?
— В Крыму, — вздохнул Шумяцкий, боясь, что грузин обидится за свой Кавказ.
— Правильно, — не обиделся он. — Кавказ не годится.
— Да, там много осадков, — поддержал Микоян.
— Только не тяните с выбором места, планированием и стройкой, — слова Хозяина медом легли на сердце Бориса Захаровича. — Сообщают, что Муссолини обещал уже в следующем году открыть свой Киногород в Риме. Смотрите, обскачет. Есть у вас подходящие люди?
— Уже на днях планируем создать ячейку строительства.
— Действуйте, — поддержал и Орджоникидзе. — А то снова какие-нибудь знатные путешественники начнут опорочивать это дело. Благо склочничать всегда легче.
— Киногород им, видите ли, не нравится, — впервые вмешался в разговор четырнадцатилетний Вася. — Советскому Голливуду быть! И точка!
Словом, как все хорошо начиналось в марте тридцать шестого, и вот уже ноябрь тридцать седьмого, а Киногород все еще только в перспективе. Борис Захарович горько вздохнул, глядя на окрестности мыса Фиолент, где по плану территория Киногорода будет заканчиваться. Чем ближе подъезжали к Севастополю, тем больше небо обтягивалось тучами, что на языке кино предвещало начало каких-то неприятностей.
Вот и тогда, в марте тридцать шестого, едва Шумяцкий воспарил после беседы со Сталиным, Орджоникидзе и Микояном, как снова посыпались кляузы: отсутствие большевистской самокритики, самоуспокоенность, чрезмерно завышенная оценка своих успехов, увлечение солнечными киногородами наряду с отсутствием повседневной борьбы за выполнение плана, борьбы с недостатками и срывами в кинопроизводстве; Шумяцкий обещает сто фильмов, а выпускает сорок, да и качество большинства картин низкое, идейно-художественный уровень хромает, зазнайство и некритический подход к своей работе сквозит во всех выступлениях Шумяцкого… И писала, и писала губерния, хорошо еще, что Хозяин хоть и читал, но пока не реагировал. Сталин одобрил «Семеро смелых» и «Мы из Кронштадта», похвалил Бориса Захаровича, но в киноведомстве мало-помалу начались увольнения и даже аресты отдельных сотрудников, им вменялась недобросовестность, граничащая с диверсией на производстве.
Партийный билет № 2 члена ВКП(б) И. В. Сталина. 29 мая 1936. [РГАСПИ. Ф. 558.Оп 11. Д. 1292. Л. 2 об. — 3]
Свое письмо о ненужности Киногорода Ильф и Петров не поленились разослать всем членам Политбюро, но Сталин благоволил Шумяцкому и убедил всех, что писатели-сатирики заврались. К тому же пырьевский «Партийный билет» вышел на экраны, и Хозяин снова расхвалил Бориса Захаровича. А вот на «Мосфильме» картину раскритиковали в пух и прах и постановили Пырьева с киностудии уволить. Пришлось режиссеру искать пристанища в Киеве и уже там начинать работу над новым фильмом.
