— Но там абсурд, фантасмагория, дурачество. А вы говорите, от нас хотят светлой кинокомедии о нынешней России.

— Да вы с вашим гением способны снять все что угодно, даже экранизировать справочник по тяжелой металлургии.

— Джи-и-и! — усмехнулся Эйзенштейн. — Отличная идея. Ожившая металлургия. Чугун и бронза вступают в конфликт со сталью. Вот это бомба!

— Но мы уже вплотную приблизились к показу светлой советской жизни в «Генеральной линии». Остается только сменить тональность на комедийную. Мир ахнет. Эйзенштейн и Александров сняли комедию лучше, чем Чаплин!

— Боюсь, лучше «Огней большого города» нам не сделать. Хотя чем черт не шутит. Как вы говорите? Выражение лица — веселое? Хм…

^{Отчет Б. З. Шумяцкого о работе Союзкино в 1931 году. 4 апреля 1932}

^{Подлинник. Машинописный текст. Подпись — автограф Б. З. Шумяцкого. [РГАСПИ. Ф. 17.Оп 114. Д. 288. Л. 95, 99]}

Глава шестая. Взятие Зимнего

В некотором царстве, в некотором государстве… Томик почему-то представлял себе это царство не в виде кремлей, дворцов и башен, а в виде зубаловской березовой рощи. Она сияла своей белизной в облачные дни, а когда светило солнце, становилась бело-золотой. И когда его спрашивали, что первое он помнит в своей жизни, Томик не задумываясь отвечал: березовую рощу на даче в Зубалово, а про себя добавлял: царство.

В царстве этом было много грибов и ягод, и, поселившись на даче, в июне начинали собирать чернику и землянику в величественном сосновом бору. И если березняк — царство, то сосновый бор — государство. С июля в березовой роще появлялись белые и подберезовики, в августе зажигались яркие лампочки малинника. На грибы самый везучий — Томик, никогда с пустой корзинкой не возвращался, с Васей они соревновались и, блуждая по лесу, перекликивались:

— Третий!

— А у меня уже пятый!

— Четыре!

— Шесть и семь!

Вася потом его часто задирал:

— Ах ты, грибной барин! — И хватал за уши, щипался, осыпал тычками, но и Томик не поддавался, цеплял Ваську за буйные вихры и драл.

Родившиеся с разницей в девятнадцать дней, они и не помнили, когда росли порознь, всегда вместе, как близнецы. Но такие несхожие! Томик плотный, сбитый, как боровичок, улыбка всегда до ушей, светленький, а Васька — поджарый, как подберезовик, темноволосый, глаза шальные, ему лишь бы поозорничать, повалять дурака, нашкодить. Пойдут по грибы, обязательно стырит у Томика пару-тройку себе в корзину, да с таким видом, мол, я не я, и хата не моя, да ты что-о-о, это мои грибы, я их нашел! Тот еще жучара!

Зато у Васьки одна мама, а у Томика две. В Москве и Зубалово — мама Надя, строгая, красивая, статная. В Нальчике — мама Лиза, грустная, посмотрит на него и всплакнет:

— До чего же ты на отца похож!

Но Томик своего отца не помнил, а настоящим отцом считал отца Васьки и огорчался, что Вася — Сталин, а он — Артем Сергеев. Но успокаивался, видя, что этот бравый усатый человек одинаково любит сыновей — и родного, и приемного.

В Нальчик Томика возили на две-три недели, и он скоро начинал томиться — скорее бы назад, там уже ягоды вовсю пошли, у мамы Нади дочка родилась, говорить начинает, смешно очень, Сетанкой себя называет, и ее все теперь тоже Сетанкой зовут — Сетанка-сметанка.

На даче каждое лето новшества, пасеку завели, чтобы мед свой, а для пасеки поле расчистили, гречихой засеяли, гречишный мед самый ароматный. Фруктовый сад насадили — яблони, груши, вишни, сливы, а на огороде клубнику стали разводить, нескольких сортов — от вишнево-красной шпанской до бледно-розовой шведки, от мелкой степной до сорта «альба» величиной с куриное яйцо. А еще смородину трех сортов — черную, белую и красную. Малиновые кусты появились, тоже разнообразные: ранние — «патриция» и «гусар», поздние ремонтантные — «пингвин» и «желтый гигант». Всем этим отец распоряжался, а мама Надя — цветами: сиренью, жасмином, настурцией. Куры и петухи всегда водились, сколько Томик себя помнит. Однажды сидели вокруг костерка, и у отца что-то под фуражкой зашевелилось.

— Это что это? — спросил Томик.

— Мысли проклевываются, — ответил Сталин. — Сейчас посмотрим, что за мысли проклюнутся.

Снял фуражку, а там цыпленок. Томик очень смеялся. Он вообще больше всего любил похохотать, есть причина, нет причины, неважно.

— Васька, давай поржем?

— С чего это?

— А просто так. У тебя, вон, веснушки.

А уж когда ходили в кино, особенно на Чарли Чаплина или Гарольда Ллойда, он от хохота, бывало, сползал с кресла и там смеялся до колик в животе, иной раз аж сикнет. Вся жизнь казалась Томику огромнейшей причиной для того, чтоб посмеяться. Отец всегда смешил чем-нибудь, как тем цыпленком. Спички всегда не о коробок зажигал, а обо что-нибудь. Усы вверх подкрутит, щеки надует, рожу сделает смешную:

— Я хан-богдыхан, шамахал Тарковский!

Ну как тут не покатишься со смеху. Потом вдруг выяснилось, что их отец не просто так человек, а товарищ Сталин, во всей стране главный.

— Какой я главный? — отнекивался он. — Я только руководитель партии. Главный у нас Молотов, председатель Совета народных комиссаров. Еще Калинин — председатель Центрального исполнительного комитета, всероссийский староста. Я тоже главный, но не один, у нас много главных. Потому что мы не при царизме живем. Если я что-то решил, мое решение должны сначала одобрить, а уж потом выполнять.

Когда родилась Сетанка, Васе и Томику по пять лет было, но вскоре они оба почувствовали, что отцовскую любовь забрала эта записулька. Когда ее из роддома привезли, он ее поднял, а она ему прямо в лицо струю дала! Он с ней постоянно цацкался, прямо чирикал с нею, стал называть хозяйкой, эту мелкую пигалицу! Васька в обиде дал ей прозвище Пупок.

Ну и ладно, в доме и без отца полно интереснейшего народа.

В Зубалово постоянно, как пчелы в улье, роились обитатели. Отец, мать, Вася, Томик, потом Яша — еще один сын отца, от какого-то непонятного первого брака, хороший, добрый, но всегда почему-то грустный, сразу после школы женился, с отцом поссорился, даже застрелиться пытался, но лишь ранил себя и уехал с женой в Ленинград. Отцов отец давно помер, отцова мама жила в Грузии и сюда приезжать не хотела. Зато мамы-Надины папа и мама всегда жили в Зубалово. Дед Сергей на цыгана похож, и мама сказала, что у него бабка была цыганкой, оттого и смуглота, и волос черный. Бабушка Оля очень хорошая, добрая, ласковая, только руки почему-то всегда луком пахнут. Мамин старший брат дядя Павлуша, смуглый, как индус, зубы белые-белые, жена у него тетя Женя с такой хорошей фамилией Земляницына, дочка Кира на два года старше Томика и Васи. Они тоже всегда летом в Зубалово жили, только потом поехали в Германию работать, там дядя Павлуша проверял самолеты, которые наши у немцев закупали. Мама Надя к нему в Германию несколько раз ездила лечиться от головы. У нее голова стала часто сильно болеть, жалко ее очень, тут уж не посмеешься.

Недавно дядя Павлуша с тетей Женей, Кирой и маленьким Сережей вернулись из Германии и снова летом жили на зубаловской даче. А еще у мамы Нади брат Федор, молчаливый, задумчивый, он у отца секретарем работал. А еще тетя Нюра, старшая мамы-Надина сестра, у нее муж поляк, дядя Стасик, по фамилии Реденс, сын Володя, они тоже в Зубалово обитали. А еще дядя Алеша, хотя на самом деле он Александр Сванидзе, брат первой жены отца. И тоже работал в Германии, советским торговым посланником, но иногда появлялся на даче вместе со своей женой, тетей Машей, очень красивой.

А еще воспитатели — Александр Иванович и Наталья Константиновна. Экономка Каролина Васильевна. Повариха Елизавета Леонидовна. Очень хорошие люди. И старый друг отца дядя Авель Енукидзе, крестный мамы Нади. Тоже хороший. И кто только не приезжал в гости! И Молотов, и Орджоникидзе, и Киров, и Ворошилов, и Микоян… А как нагрянет прославленный конный командарм Буденный да расшевелит меха своей говорливой гармошки, отовсюду стекаются его послушать.