Сохраняю эти сообщения в избранном и ложусь спать.
Миша – это мой бывший муж, с которым мы прожили двенадцать лет, а потом остались друзьями. Мы регулярно общаемся, помогаем друг другу, несмотря на наличие у обоих новых спутников жизни. Он старше меня всего на год, но не умеет и не хочет принять новую реальность, постоянно твердит, что раньше жизнь была лучше, наш район был прекрасен, люди вокруг добрые, во времена Советского Союза все были так счастливы, – одним словом, не хочет идти в ногу со временем.
Но мы прекрасно относимся друг к другу, и я помогаю ему во всем – выбрать новую стиральную машину, например, и частично оплатить ее, найти в интернете информацию об отключении горячей воды, воспользоваться сервисами на госуслугах.
Денис – мой нынешний сожитель, он моложе меня на двадцать лет, и ему я тоже неплохо помогаю в финансовом плане. Если выразиться проще, бывшего я содержу частично, а нынешнего полностью.
Еще я помогаю своей тете-пенсионерке. Про девочек-посредников я уже говорила. Я так хочу, чтобы всем моим близким было хорошо!
И разве после всего этого можно меня назвать непорядочным человеком, чуть ли не воровкой и едва ли не взяточницей?
В ДАЛЕКОМ ПРОШЛОМ
Детство свое я помню отрывками, зато яркими и для меня особенными.
Самый первый и самый главный такой отрывок – мама смотрит в окно, и берет меня на руки, чтобы я могла увидеть улицу. Справа, за железнодорожной станцией, виднеется синее искрящееся море. Если посмотреть прямо, то можно увидеть дорогу проспекта Победы, по которой непрерывно передвигаются нарядные сверкающие машины. А вдалеке, где-то высоко, гордо возвышается решетчатая башня, это телевышка нашего города.
– Посмотри, папа идет, – говорит мне счастливая мама.
Окно наше на третьем этаже, я смотрю вниз и вижу, что по тропинке, ведущей к дому, идет красивый стройный молодой человек с густыми темными волосами. Он тоже нас видит, у него невероятно добрые глаза и приятная улыбка. И я понимаю, что все счастье мира, все самое прекрасное, что может быть в этой жизни, заключается для меня именно в этом человеке. Придя домой, он берет маму на руки и кружит по комнате, а меня катает на руках лучше, чем на любой карусели.
Эта любовь, заложенная с самого рождения, осталась со мной на всю жизнь. Папа же тоже был проблемным, как и все мужчины, все было – и передряги, и вытрезвители, и военные переподготовки, и длительные командировки, и проблемы с законом, и даже недолгое тюремное заключение. Но мы с мамой всегда оставались на его стороне, всегда старались помочь ему – и по мере своих сил, и даже добиваясь невозможного, – выйти достойно из любых неприятностей.
В те годы мы обитали то на Болдинской у папиных родных, то на Карманова – у маминых, то на Рыночной – в служебной квартире, которую маме выделили от предприятия.
На Болдинской хорошо помню свою бабушку – учительницу. Это была энергичная, авторитарная женщина, всегда в красивом платье и модной обуви, всегда с прической и умеренным макияжем, с неподражаемыми брошками и бусами. Как ни странно, свой парадный облик она умудрялась сохранять везде, и в школе, и на улице, и даже дома. Ни разу люди не видели ее в халате или непричесанную.
На улице с ней неизменно здоровались на каждом шагу, обращаясь только по имени-отчеству. Все знали и уважали Людмилу Тарасовну, и люди помнят ее, кстати, до сих пор. Все она старалась держать под своим контролем, до всего ей было дело, ничто и никогда не оставляло ее равнодушной.
Уже в преклонном возрасте она мне однажды сказала:
– Не бери ты с них денег, не бери, – и откуда прознала? – просто рисуй тройки, и все, не связывайся.
Я, конечно, пробовала возразить:
– Бабушка, не забывай, твои ученики делали домашние задания, на уроках решали все упражнения, за одно это можно «тройки» поставить. А у меня студенты прямо и высокомерно заявляют, что не хотят этим заниматься, у них есть дела поважнее. Ты бы поставила «тройку» ученику, который даже не соизволит тетрадь купить, а на занятии просто сидит и смотрит на тебя, как будто в цирк явился? Неужели я должна за него решить задачи просто так? К тому же у тебя был муж, который отдавал всю зарплату. А у меня ситуация противоположная.
Хотя я знаю много своих коллег, у которых есть мужья, отдающие им зарплаты, но при этом они только и смотрят, где бы подработать и на чем бы нагреть руки. Ведь в наше время учительская зарплата несопоставима с реальными ценами. А во времена бабушки у всех была средняя зарплата, и коммунальные услуги стоили недорого.
Да, был дефицит в магазинах, и требовалось не только заплатить за вещь, но сначала достать ее. Но я вот сейчас сижу и вспоминаю, какие во времена детского сада у меня имелись замечательные вещи. Помню чудесное красное платьице, нежную белую блузку с розовым рисунком, а к ней розовые брючки, красные туфельки с маленькими бантиками, осеннее пальтишко в черную и рыжую клетку, зимнюю нарядную шубку, да и много чего другого.
Однажды, теплым летним вечером, мы с мамой возвращались из детского сада в наш дом на улице Карманова.
А может, не из детского сада, а из гостей. Тогда можно было идти домой и запросто взять и зайти к кому-то без предупреждения, домофонов же не было, и сотовых не было. Стационарные-то телефоны были далеко не у каждого. Просто деревянные двери в подъезд, – заходи кто хочет, – деревянные двери в квартиры.
Одной нашей знакомой очень неплохо удавалось экономить свои деньги именно на хождении в гости. Люди были радушные, обязательно предлагали чаю, поесть, радовались даже частым и припозднившимся визитерам. И вот она идет с работы, заходит в гости, если не наелась, то еще зайдет в другие гости. Глядишь, к лету набрала приличную сумму и на запад отдыхать поехала.
Так вот, возвращаемся мы с мамой домой, поднимаемся по лестнице и вдруг видим на площадке у окна такой железный обруч. Я уже знала к тому времени, что это спортивный снаряд, который крутят вокруг талии. В садике у нас были подобные, только те были пластмассовые и цветные, а этот просто железный. Некоторые их называли хула-хупами.
– Ой, мама, смотри, кто-то обруч забыл, – защебетала я, – наверно, большие девочки с нашего двора.
Мама молча взяла обруч, внимательно его осмотрела и занесла в нашу квартиру.
– Мама, а как мы найдем этих девочек, чтобы отдать? – не унималась я. – Будем во дворе у всех спрашивать, да?
– Да не будем мы его отдавать, – последовал ответ.
– Как это?
– Мы его себе оставим, и сами будем крутить.
– А разве можно?
– Конечно, можно, ведь это мы его нашли.
До сих пор не знаю, почему мама так поступила. Может, просто хотела меня позлить, видя, как я негодую.
– Но ведь люди сейчас плачут, они же потеряли свою вещь, – пыталась я возразить.
– Не будут терять в следующий раз. И запомни: делай свои дела, а не чьи-то, и только так, как тебе удобно.
– А если людям от этого будет плохо? А если они будут меня ругать?
– Да и пусть ругают, а ты все равно делай все только для себя. Иначе тобой будут пользоваться.
Я не спала почти всю ночь, ужасающие картины вставали перед глазами: сейчас в дверь позвонят, зайдет дядя-милиционер, он нас накажет. Он скажет, что обруч украденный. А вдруг маму уведут, и что тогда будет со мной?
Откуда я, ребенок, знала про милицию, про то, что могут наказать, арестовать? Может, в садике рассказывали, а может где-то по телевизору увидела, не знаю.
Я вспоминала лица больших девочек с нашего двора, все они были хорошие и добрые. И меня мучил стыд перед ними.
Оставалась одна надежда, что каким-то образом мы обруч все же отдадим его законным хозяевам, и тогда всем станет хорошо.
Но обруч остался стоять у нас в зале за креслом на долгие годы. Мама им не пользовалась вообще, я немного покрутила в подростковые годы. Потом, когда я переехала, он стоял у меня в новой квартире, то за шкафом, то за креслом, то за тумбочкой. А когда я затеяла грандиозный ремонт, один из работников нечаянно его сломал. Было жаль, но пришлось выбросить.
