— Токарь вроде как не сыкло… — полуутвердительно обронил Серега, инстинктивно устанавливая с Сытым формат подчиненности: тот, кто объясняет свои слова, уже как бы пригинается.
— Ну не сыкло, да. Просто так замечено, что если он в чем-то не шибко уверен, то до последнего тити мнет. Мужики оттого к нему прислушиваются, что с ним-то точно под тапок не залезешь. Но не сыкло, нет. Видал, как он сегодня?
— Да, неплохо отработал, — важно отметил Серега. — Троих как самое малое за ним надо считать. Наверно, больше на самом деле. Старый говорил… О, а он сам-то где? Отбился?
— Не, в подвале с этими вожжается.
— Пойду-ка дойду до него…
— Слышь, Серый. Не ходи, ну его.
— А че такое? Не велел?
— Да не… С ним Токарь сначала вниз пошел, сам этих послушать хотел… Как бы от опчества.
— И че?
— Да ниче. Подымается минут через десять, морда как у потерпевшего. Мужики его спрашивают, типа ну че, че там эти поют, а он «идите», говорит, «сами смотрите, кому жрачку не жаль».
— А в карауле кто?
— Губу подняли. Выспался уже.
— Пойду гляну, как он там караулит… — поднялся Сережик, но пройдя по гулкому коридору второго этажа, на лестнице свернул вниз.
Однако вместо истошных воплей, ожидаемых Серегой, стылая тьма подвала встретила его могильным безмолвием. Устав пробираться вдоль стенки, Серега вытащил нож, отколол от ближайшего косяка длинную щепку и шел дальше в ее колеблющемся красноватом свете. Ага, вот они где. Когда до падающей из двери полоски неверно мечущегося света осталось несколько шагов, приглушенный голос Старого попросил свалить и вернуться не раньше чем минут через пятнадцать с хозяйской винтовкой и комплектом снаряги.
— Старый, а на хуя? — удивился было Серега, но ответа не последовало, и юный Хозяин поплелся исполнять поручение.
Вернувшись почти через час — поди-ка собери все в темноте из беспорядочной груды, Серега сначала на ощупь, а потом на глухой голос Старого добрался до дрожащей полоски света и толкнул разбухшую дверь. От вывалившегося из-за двери запаха пареньку показалось, что вместо говна в его кишках очутилось колючее ледяное крошево.
В теплоузле сидели Старый и тот из взятых с утра хозяек, что поздоровее. Серега даже удивился — они пристроились на ржавых задвижках вокруг ящика со свечкой, напоминая не пленного и допрашивающего, а двух сантехников, дружно задумавшихся над сломанным унитазом. Свалив кучу у входа, молодой подошел. Нет, пленный сидит как-то…
Приглядевшись, Серега с трудом устоял на подкосившихся ногах, едва не вывернувшись наизнанку, — пленный держал в руках криво отрезанные муди и еще какой-то мокро блестящий в полутьме орган, и было видно, что он силится удержаться и не выпустить вместе со смехом или воплем остатки разума, мечущиеся в его лопающейся от ужаса голове; пар вылетал из его ноздрей в каком-то невероятном ритме, словно пленный не хотел нормально дышать и придуривался. В углу, за спиной Старого, на теряющихся во тьме трубах, что-то белело — и, приглядевшись, Сережик снова едва успел задавить дернувшийся на выход едкий желудочный сок.
С недавних пор почувствовав за спиной молчаливую силу, Сережик не успел не то что научиться ею пользоваться, но даже еще не привык всегда помнить о ее присутствии. Теперь он не то что вспомнил, а прямо-таки ухватился за нее, как за последнюю соломину, удерживающую его на краю безумия, доверху затопившего этот промороженный теплоузел.
— Че ручки опустил? Устали ручошки-то, а, Эдгар? Держи-держи, не роняй, — голос Старого, задумчивый и умиротворенный, был бесконечно далек от человеческого, хотя вроде бы ничем и не отличался.
Видимо, пленный придерживался сходной точки зрения — жалобно зыркнув на Серегу, он вернул расширенные до предела зрачки на Старого, шустро вернув руки с мясом в исходное положение «перед собой».
…Он ебнулся… — обмер Серега. — …С катушек съехал… Воображение услужливо ткнуло PLAY, и перед Серегой пронесся кровавый ролик, в котором роль главного монстра играл взбесившийся Старый, с выросшим до полуметра кухарем в руках и остановившимся взглядом мутного от безумия глаза, деловито режущий всех попадающихся под руку… Че ж делать-то… Трудно сказать, какое решение принял бы Серега, но Ахмет, заметивший неладное, поспешил исправить ошибку:
— Сереж, нехорошо. Хозяину нельзя лицо терять. А если б твои щас здесь были? Ладно, Токарь вон нарыгал в углу и сдриснул; а если б остался?… Че за хрень. Вроде так же говорит… — в голосе Старого ничего не изменилось, но теперь Серега не видел в нем ничего не такого и осторожно расслабился, стараясь как-то замаскировать отпускающий ужас:
— Дык тут мясник бы обрыгался, Старый. Че ты с этим сделал-то… Одни вон запчасти…
— А это не я, — ухмыльнулся Ахмет. — Я только так, нюансы внес, а в основном вон, евонный землячок старался. Или муж. Или жонка… Никак, Серег, не разберусь в их семейном положении. Да, Эдя?
— Да-а-а… — торопливо проскулил пленный, поднимая ошметки повыше.
— Так ты теперь у нас вдовец?
— Да-а-а… — на той же самой ноте, как автомат. Серега вспомнил, как мало колебался этот здоровый бык, кого из своих оставить живым, когда Старый перед отходом бросил ему пистолет и показал на замерших на снегу товарищей… АААА-а, вон оно че. Они че, все что ли там пидарасы…
— Или вдова? — продолжал балагурить Ахмет, скалясь жуткой резиновой улыбочкой.
— Да-а-а…
— Вот видишь, Серег. Никакой, блядь, определенности. «Как у наших у ворот Шарик Бобика ебет», — с чувством продекламировал Старый, и от звуков его голоса пленный вздрагивал, как от затрещин. — «А потом наоборот — Бобик Шарика ебет…» Тьфу, суки. Как земля вас носит, не пойму… Ты все принес?
— Ну да. Волыну, разгрузку, всю хуйню ихнюю.
— Хо-ро-шо… — Старый встал, и пленный судорожно сжался, покосив неустойчиво стоящую задвижку, упал, но не выпустил окровавленные ошметки из рук.
— Ну че ты, бык комолый? Брось каку-то… — с той же жуткой ухмылочкой скомандовал Старый. — Тащит с пола всякую хуйню, Сереж. Как, блядь, дитя малое. Только отвернешься, а он опять где-то письку нашел и сосет. Прям не знаю, че с ним делать.
