К счастью, у нас этого генеральского адъютанта не было. И копию личного дела с той информацией, что удалось о нём собрать, вместе с ответом моего начальника нужно было упаковать и отправить конвоируемой почтой. В это самое дело я заглянула исключительно из любопытства. Взгляд сам побежал по строчкам, словно прожектором в темноте вылавливая кубики, готовые вот-вот обрушиться на мою голову.

Шрам на лопатке от сведённой татуировки, которую нанесли в детстве, чтобы духи предков укрепили здоровье болезненного мальчика.

Шрам через висок, уходящий к затылку.

Ну кто будет слишком уделять особо пристальное внимание шрамам солдат только окончивших своё участие в боях? А получивших ранение и находящихся в госпитале? А когда таких солдат и офицеров не десяток, а сотни? Хорошо если нашлось время на пометку "множественные шрамы от полученных ранений".

Я сидела за столом, сцепив руки в замок и оперевшись в столешницу локтями. Норайо вернулся с обеда, как и многие другие он пользовался определённой свободой передвижения по лагерю.

- Скоро начнётся совещание, товарищ полковник просил напомнить тебе об этом, - снял ватник Норайо.

- Да я помню. Просто не выспалась. Ночь была беспокойной. - Улыбнулась я, начиная фразу на русском, а продолжив на немецком.

- Может мне тогда не беспокоить тебя? Хотя бы сегодня? - повернул ко мне лицо Норайо и замер.

Не ожидая от меня вреда, он расслабился. И ответил мне на немецком. Особенности свободным владением несколькими языками, как объяснил нам когда-то отец. Когда человек расслаблен и не старается скрыть знание языка, то мозг сам, почти без усилий переключается на необходимый ему навык.

- Да, тут указано, что ты владеешь не только китайским, но и немецким, и английским. А вот про знание русского ни слова. - Произнесла я. - Что же вы, полковник Иосикава, вечно на вторых ролях. То военный советник Маньчжоу-Го, то адъютант коменданта Харбина, теперь вот переводчик.

- У тебя совещание, на которое нельзя опаздывать, и которое без тебя не начнут, - непонятно для чего произнёс Норайо.

Он резко развернулся,, удерживая голову. Что-то холодное больно царапнуло по шее и я почувствовала, как потекла по шее кровь.

- Генерал-лейтенант, генерал-лейтенант Акияма Иосикава. А полковник, капитан Кудо лишь маски. - Последнее, что я запомнила.

В себя пришла уже в госпитале.

- Лежите, вам нельзя напрягать горло. - Предупредила меня дежурившая медсестра.

Позднее я узнала, что из-за моего опоздания на то самое совещание, полковник отправил за мной. Поэтому меня быстро и обнаружили. Капитан Норайо Кудо сбежал, используя моё убийство, как отвлекающий фактор. Поймать его не смогли, спустя две недели, поиски прекратили. Моё руководство было уверенно, что только совпадение нескольких счастливых случайностей, привело к тому, что я отделалась тяжелейшим ранением. А попытка убийства, предпринятая Кудо, не увенчалась успехом.

Я осталась жертвой, а не любовницей, которую использовали для получения послаблений и возможности получать информацию. Из остальных потерь только бабушкино кольцо с бирюзой. Видно нитка оборвалась, и кольцо, которое мне было велико, незаметно для остальных соскользнуло с пальца. Но обиды я не испытывала. Мне спасали жизнь.

О том, кто на самом деле скрывался под маской капитана Норайо Кудо, я утаила. Сначала, сгорая от обиды и стыда за собственную дурость, в мыслях-то я уже представляла как приеду через пару лет домой и буду объяснять семье, что это за трофей такой и что саранчу по полю ему на ужин ловить не надо, я собиралась всё рассказать. Но потом, немного остыв, я начала размышлять.

Почему так? Я не раз, и не два наблюдала, как Норайо кидает ножи в цель. Да многие это знали. Наш начальник всегда удивлялся, как так удаётся кидать нож, что он пробивает мишень с такой силой. И тут возникал первый вопрос. Зачем нужно было подходить ко мне? Терять время, рисковать? Пробить горло или грудь он мог бы одним броском. Но он аккуратно, а ровный и узкий шрам на моей шее был лучшим свидетельством, что именно аккуратно, подходит, фиксирует голову и делает надрез.

Почему он словно напомнил, что меня очень быстро найдут и поднимут тревогу? И почему я почти моментально потеряла сознание?

Или это какая-то извечная бабская надежда никак не хотела сдаваться? Поэтому для себя я закрыла эту тему раз и навсегда. Вернувшись в лагерь после госпиталя, я перетрясла всех, с кем хоть как-то общался капитан Кудо. Называть его по имени я себе запретила. Даром усилия не прошли. В лагере пошли чистки. С спецобъекта сорок пять многие попали в списки на перевоз в Токио на международный трибунал.

В результате, на память о знакомстве с капитаном Кудо, мне остались погоны, звание, шрам на шее и табличка с новогодней ёлки с символом "любовь".

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Время кружилось осенними листопадами, уносилось с зимними вихрями и бежало, обгоняя весенние ручьи. Иногда я словно поднимала голову и не сразу могла понять, что происходит вокруг. Весна сейчас, лето или уже осень? Я загнала себя в работу, и людей на фото анфас и профиль видела чаще, чем живых. Даже приказы на командировки воспринимались буднично, и по факту ничего не меняли. Так мимо меня проскользнули почти десять лет. Как-то в стороне осталось поступление нашей младшей в Саратовский педагогический институт, и его успешное окончание. И внезапная свадьба с последующим отъездом вместе с мужем на Дальний Восток к месту его службы. Как и такой же внезапный отъезд на Кубань.

- Да уж, шикарная иллюстрация фразы "на одно поле по нужде не сяду".- Хмыкнула я, стоя возле карты и мысленно проводя линию от Дальнего Востока, где остался брошенный муж, до Кубани, куда сбежала наша младшая.

Как окажется позднее, сбежала она чуть ли не за пару месяцев до родов. Так что первый племянник родился у меня среди кубанских казаков.

А потом была ничем не отличающаяся от многих других командировка на Маломорский рыбный завод. Иркутск, куда я прибыла из Хабаровска, мало сем отличался от того, каким я его запомнила летом сорок пятого. Отличалась я, и изменения эти были не в лучшую сторону. Тогда, в сорок пятом, я была лишь каплей, но среди огромных волн, стремящихся к одной цели. Каждый мой день был наполнен достижением этой цели. Мира и покоя. Артиллерия давно умолкла, и гул турбин самолётов гражданской авиации уверенно вытеснил из памяти глухой рокот бомбардировщиков.

А я всё никак не могла окончить эту войну. Уже всё меньше становилось военнопленных в лагерях. Но бараки не пустовали. Среди тех, ради жизни которых гибли лучшие, было достаточно гнили. И мы, так и не снявшие военных шинелей и погон, отделяли эту накипь от нормальных людей. Именно поэтому назрела реформа и наше ведомство разделилось на два. Внешняя безопасность и внутренний порядок. И те, кто стоял в управлении лагерей должны были либо уйти в отставку, как военные офицеры, либо перейти под руку министерства внутренних дел.

И хотя многие верещали на всех углах и с высоких трибун, что наконец-то, мы перешли от карательно-репрессивной системы, амнистию апреля пятьдесят третьего мы восприняли как катастрофу. И те, кто хотел отгородиться от предыдущих руководителей, во многом трусливо очернив их дела, быстро поняли, что без крайне жёстких мер, они не удержат ситуацию и страна захлебнëтся в бандитском терроре.