Он впервые кончил в женщину и не убил её. Это его шокировало. Он допускал, что такое возможно — с той же Конни, например — но не с этой похотливой сукой. Не с ней!

Он уехал оттуда так быстро, что сам не успел очнуться, а уже пылил по трассе. Светило беззаботное солнце. Время перевалило за три часа. Там, с востока, надвигалась чёрная полоса туч — и дождь. Хэл вцепился в руль. Лихорадочно, до жара во лбу, взмок под курткой. Затем ударил по тормозам, а потом, оставив длинный чёрный след на дороге, высунулся из окошка и хорошенько блеванул.

Когда первая волна тошноты прошла, он, бледный, как мертвец, вылез из машины и со вздохом прислонился спиной к двери, обойдя стороной лужицу блевотины на асфальте.

Затем дополз до обочины и склонился уже там, хорошенько поливая сухую пыльную траву своим скудным завтраком.

После выпрямился, вытер рот тыльной стороной ладони, добрался на занемевших ногах до Плимута и, открыв переднюю дверь, из полки для перчаток взял пачку влажных салфеток.

Ему было так плохо, словно он напился и его истерзало похмелье. Хэл напивался всего дважды в жизни — когда ему было восемнадцать и он закончил школу, а ещё — когда матушку забирали в Дом престарелых. Он просился поехать с ней и любезно говорил с персоналом, но мать сказала: имей уважение ко мне, я сказала — нет. И он проводил белую машину, которая забрала её, долго смотрел в окно вслед, а после нашёл в большом белом (совсем как та машина) холодильнике не менее большую бутылку водки. Мама растирала ей больные суставы.

Он отвинтил крышку и пил до тех пор, пока не рухнул в кресло в гостиной. Он потом совсем плохо помнил, что было. Кажется, он тогда сильно отравился, и если бы не его здоровье — а оно было, как у быка — то сдох бы, только и всего. Он даже не был уверен, что водка эта был так уж хороша. Может, и вовсе дерьмо какое-то, палёнка. В любом случае, у Хэла было очень плохо с алкоголем и он предпочитал обходить его стороной. Он боялся замутнённого сознания, а ещё от алкоголя он багровел, и у него цепенело горло.

Нет, он не хотел хоть когда-нибудь почувствовать что-то похожее.

Но чувствовал.

Он судорожно сглатывал, хотя во рту было сухо, как в пустыне, и жалел, что малышка Конни сделала его таким больным и пьяным. Он вытер рот, руки, лицо и грудь салфетками. Извёл всю пачку, но не сошёл с места, пока не понял: может сесть за руль и не разбиться.

Хэл быстро домчал до Мыса Мэй и на подходе к городу остановился там, где не хотел бы никогда показываться. В забегаловке «Чикен-Мификс», чёрт бы её побрал. Там даже масло пахло как отрава.

Он припарковал Плимут, стремительно дошёл до забегаловки, ворвался внутрь, как ураган, и заказал большую семейную порцию острых куриных крыльев в кукурузной панировке. И содовую с лимоном. Непривлекательная прыщавая девица за кассой смотрела на него, как на явление Христа, но Хэл даже не взглянул в ответ. Он забрал поднос со своей курицей, сел на стул возле окна, долго пил содовую, а когда во рту стало не тошно, а кисло, управился с семейной порцией курицы без помощи какой-либо семьи.

Всё это время он мрачно работал челюстями и думал, что с этим пора кончать. Особенно в неделю Хэллоуина.

Когда он всё съел и выкинул за собой мусор, то подошёл к девице на кассе (судя по бейджику, её звали Джой), немного поболтал с ней. Затем сел в Плимут и быстро добрался до Мыса Мэй. Он подгадал отпуск на работе, как нарочно, и сейчас был свободен. Ему не нужно было никуда спешить. Это его убивало.

Он вошёл в дом, бросил ключи на комод. Снаружи лаяла соседская собака. Разулся. Повесил куртку на крючок. Пусть у него было состояние как у человека, в которого в упор выстрелили, он не забыл снять грязную футболку и помыть руки. Машинально он взялся за очки и вдруг понял, что оставил их где-то.

А были они на нём в кафе? Нет, кажется, он забыл их в ванной у Констанс. От этого Хэл побелел. Он умылся холодной водой, окатил себе шею и грудь и сказал своему отражению, втиснув пальцы в раковину так, будто хотел её сломать:

— Я знаю, что делать.

Конечно, он знал.

Он прошёл в спальню и упал на кровать, закрыв предплечьем лицо и чувствуя солоноватый жар от собственной кожи. Хэл постарался выключиться от понимания всего, что совершил, но сжал челюсти, когда вспомнил, что не убил ту суку.

Чёрт.

Он никогда раньше не появлялся в Смирне. Этот город не интересовал его. Он выбирал себе места поменьше, такие, где не будут поднимать бучу; каждое полицейское ведомство в США существует независимо друг от друга. В некоторых из этих мест были только рейнджеры: за полицией в участок требовалось ехать в соседнее управление. Хэл знал, что в тех городишках все сведения об убийствах затирают, и знал, что никто даже не дёрнется, чтобы изловить какого-то ненормального ублюдка — потому что не связывали одно убийство с другим. Он никогда не убивал в одном городе несколько лет кряду. И хотя негласно полиция много лет понимала — что-то очень нехорошее творится в их штате на Хэллоуин, но, Боже…

Только вякни, что у тебя завёлся маньяк. И будь уверен, можешь смело закрывать участок. В какой-нибудь Кеннесо, Стейтсборо, Гриффин, Акуэрт хлынут любопытные журналисты, которые только взбесят своим вниманием психопата, или, того хуже, спугнут. Что тогда? Как его ловить? И скольких ещё он перебьёт в пылу бегства, а не как волк в овчарне — таская по овце с края стада?

Только в сериалах показывают, как агенты, мать их, ФБР и другие важные птицы с серьёзным видом приезжают в маленький городишко в Атланте, Джорджии или Арканзасе. На самом деле, полицейский участок начинают просто заваливать кипой бумаг и протоколов, которые не оформить и за сто лет службы. Тогда нужно бросить всё прочее и не ловить обычных преступников: тех, кто угоняет тачки, сбивает людей по пьяни, а потом уезжает с места аварии, или тех, кто толкает наркоту школьникам. Обычно в маленьких городах — маленькие проблемы. Кто-то прирезал свою подружку в переулке. Пьяные парни изнасиловали одноклассницу. Или домохозяйку довели до самоубийства. Чёрт возьми, в обычной жизни люди не любят остросюжетных драм. Хэл читал — это потому, что многие боятся выйти из зоны своего комфорта. Загнивают в болоте. Так говорил и его психолог. Он посещал терапевта два года, после смерти…

Тут он моргнул и прервал себя.

Не вспоминай об этом, Бога ради. Только не сегодня.

Он положил руки под затылок и уставился в потолок. Что же делать теперь? Он знал, что всё полетело к чертям в тот момент, как он без задней мысли согласился отвезти Констанс ключ. Сначала всё было о’кей. Он доехал до Смирны, зашёл в кафе. Не увидел ничего особенного: две малоприятные девушки, одна — светленькая — почему-то подходила под его представление о собственной племяннице. Чужое пресное лицо. Некоторое неявное сходство в масти. Хэл был спокоен. Он хотел вернуться домой тем же обедом и купить два мотка лески и бобину крепкой верёвки. Нужно ведь готовиться к празднику. Он наметил себе место, куда не возвращался четыре года: городок Кантон. Ближайший сосед Мыса Мэй. Там память о нём — убийце на Хэллоуин — немного стёрлась, и можно было как следует поохотиться.

А потом всё полетело к чертям, потому что он обернулся — и Констанс Мун оказалась совсем другой девушкой.

Он вспомнил, как в первый раз увидел её, и повернулся на бок, уткнувшись носом в подушку. Прикрыл глаза.

Лучше поспать. Лучше уснуть.

В маленькой тесной спальне он казался гигантом. Здесь умещались-то лишь кровать, комод для белья и встроенный стенной шкаф. Ну, были ещё тумбочка и лампа. Всё — тусклых цветов, безукоризненно чистое, но по-странному старомодное, как если бы хозяева родом из семидесятых оставили всё это Хэлу в наследство, а он сберёг.

Нужно отдохнуть и забыть обо всём. Он не может приехать к ней и устроить резню в её доме.

Хотя Хэл знал, что вполне способен сделать это. Почему нет?

Потом что-то начало внушать. Очень тихо.

Это последняя твоя близкая родственница. Она чертовски напоминает тебе ту молодую женщину, которую однажды довелось увидеть на семейном празднике. Вспомни. Те же тёмные волосы, тот же лисий хитрый взгляд. Невинное лицо, а за улыбкой прячется соблазнительница. И Конни похожа на неё. Ты не можешь вот так взять и сломать ей шею, потому что…