Это - Юшпанич, крестьянин Вятской губернии. Поистине, живая трагедия. Он ушел из дома на золотые прииски, - на обратной дороге его обокрали: украли деньги и паспорт. Это так повлияло на несчастного, что он помешался. У него явился бред преследования. Ему казалось, что его, Юшпанича, ищут, чтобы убить и ограбить. Он решил лучше переменить фамилию и назвался вымышленным именем. Его арестовали, как беспаспортного бродягу, и сослали. Он пробыл на Сахалине три года. Здесь, почувствовав доверие к доктору, он открыл свое настоящее имя. Пошло расследование, - но несчастному уже не вернуться на родину.

 Бред преследования продолжает его мучить. При появлении в палате нового лица он спешит закрыться одеялом:

 - Начнут опять опознавать, снимать карточки. Мучение.

 Только после долгих уговоров доктора он согласился наполовину открыть лицо.

 Ему страстно хотелось бы вернуться на родину. Он тоскует по своим. Но о своем "деле" - о признании его тем, кто он есть, говорить избегает:

 - Сколько тянется! Сколько тянется!

 - Вы, может быть, хотите рассказать господину о вашем деле? - спросил его доктор.

 - Нет! Нет! Лучше не говорить, чтоб не растравлять.

 И Юшпанич снова юркнул под одеяло.

 - Действительно, ужасный случай. Но кому на суде, не психиатру, придет в голову, что этот бродяга, упорно нежелающий открыть свое звание, в сущности, страдает манией преследования! - пожал плечами психиатр. - У нас, как видите, слишком мала больница для душевнобольных. И вы встретите их у нас, на Сахалине, много в тюрьмах и на свободе.

 За завтраком у доктора я познакомился с бывшим офицером З-вым.

 - Очень интересный субъект! - обратил на него мое внимание доктор.

 З-в сослан на каторгу за убийство своего денщика. Он подозревал свою жену и денщика в том, что они хотят его убить "при помощи гипнотизма".

 - Я уже чувствовал-таки! - объяснил он.

 Он и на суде что-то толковал про гипнотизм и электричество, а по дороге на Сахалин, еще на пароходе, сумасшествие выяснилось окончательно.

 Он рассылал офицерам парохода свою рукописную карточку:

 - К своей мерке меня... "на" + всепрощение мое = трансцендентально верно. Ваш слуга Н. Д. З-в.

 И ежедневно подавал капитану парохода докладные записки о сделанных им открытиях и изобретениях с просьбой выдать ему поскорее миллион.

 Прежняя мания преследования сменились бредом величия.

 Он ни одного дня не был в тюрьме, - его прямо с парохода поместили в больницу, - до того было ясно его помешательство.

 Теперь он тихий и безопасный больной, гуляет на свободе, надоедает сахалинскому начальству, являясь поздравлять каждое воскресенье с праздником:

 - По обязанности службы.

 Он понемногу впадает в полное слабоумие, - своим прошлым интересуется мало и о гипнотизме отзывается с усмешкой.

 - Это мне казалось! - с приятнейшей улыбкой объяснил он мне. - Я и на суде говорил, что сделал "то" под влиянием электрических токов! Но это - пустяки.

 Теперь он "изобретатель машины Парадоксон" и страдает любовным бредом. Он уверен, что в него влюблены дочери и жены всех чиновников, "назначают ему свидания", "делают при встрече тайные условные знаки", но скрывают от других свои чувства, боясь преследований.

 Ввиду этого он пишет им всем по очереди письма:

 - "Милая Аня! В дополнение прежних обещаний, прибавляю 175.000 руб. вам от меня. Примите сегодня к себе возлюбленного мирового гения-олимпийца З-ва, меня. Немедленно поместите в доме своем меня квартирантом. Изобретатель машин "Парадоксон" Н. Д. З-в.

 P. S. Пришлите за мной лошадь".

 Этот "колоссальный успех у женщин", о котором он с удовольствием рассказывает, заставляет его внимательно следить за своей наружностью и тщательно расчесывать свои рыженькие бачки.

 - По-своему этот "изобретатель", пожалуй, даже счастлив, - говорил мне психиатр, - но... дело-то в том, что он начал изобретать свою машину Парадоксон еще до убийства!

 Вот некоторые из скорбных теней преступников-душевнобольных, которые восстают в моей памяти.

 Если эти строки подскажут читателю мысль, что врачу должно быть больше отведено места на суде, я буду считать свою задачу исполненной.

Сахалинское Монте-Карло

 На большом дворе на травке греются на солнышке слепые безногие калеки. Кутаясь в рванье, дрожа старческим, избитым, истерзанным телом, бродят "клейменые"; на левой щеке буква "К", на лбу "Т", на правой щеке "С".

 Из открытых форточек слышны удушающий, затяжной кашель, старческая ругань, сквернословие, возгласы:

 - Бардадым^[66]!

 - Шеперка^[67].

 - Братское окошко^[68]!

 - Атанда^[69].

 Это сахалинское "Монте-Карло", - как зовут гг. служащие. Каторжная богадельня в селении Дербинском. Она населена нищими, шулерами и ростовщиками.

 Начальство туда не заглядывает.

 - Ну их к черту! - говорил мне смотритель, довольно интеллигентный человек. - Это остатки от "Мертвого дома". Пусть догнивают!

 Священник пробовал ходить, но бросил.

 - Невозможно-с! - говорил мне дербинский батюшка, священник из бурят. - Ходил к ним со святой водой, руганью встречают, сквернословием, издевательствами. Тут священное поешь, а рядом на нарах непотребные слова, хохот, каждое твое слово подхватывают, переиначивают, кощунствуют, смеются. "Ишь, - кричат, - долгогривый, гнусить сюда пришел, только играть мешаешь. Вон убирайся!" И ходить бросил. Посрамление-с.

 Всякая сахалинская тюрьма - игорный дом. Но Дербинская богадельня славится и в соседних округах. "Поиграть в богадельню" приезжают и приходят поселенцы с дальних поселений.

 Когда предвидится хорошая пожива, старики-ростовщики складываются и выставляют "хороший, большой банк" - рублей в 150, в 200. Старики-игроки, метчики, мечут наверняка. Понтирующий плутует, как может.

 В Дербинской богадельне случаются большие проигрыши.

 При мне приехавший поиграть поселенец проиграл все, что было, лошадь, телегу, платье с себя, получил "сменку", какое-то рванье, и вышел нищим.

 Грязь и вонь в камерах, где помещается по 40, по 50 стариков, невообразимая.

 Старики жалуются:

 - Мыло, что на нас полагается, себе берут. Бельишка нашего не стирают!

 Белье, никогда не стиранное, расползающееся на теле, носится до тех пор, пока эти землистого цвета истлевшие лохмотья не свалятся окончательно.

 Нары, на которых лежат больные, неопрятные, пропитаны грязью. Кучи лохмотьев кишат насекомыми.

 В этом смрадном "номере", на нарах у майданщика, и режутся в "стос".

 Старики стеной стоят вокруг играющих.

 Весь "номер" заинтересован в игре.

 Стремщик стоит у дверей и, если есть какая-нибудь опасность, говорит:

 - Вода!

 А когда приближается начальство:

 - Шесть!

 В Дербинской богадельне начальство не бывает никогда. И стремщику, собственно говоря, делать нечего. Но уж такой порядок: "как играть - так к двери ставить", да и к тому же "надо дать бедному старику что-нибудь заработать".

 Стремщик знал уже, что я не "вода" и не "шесть", и пропустил меня свободно.

 - Игра?

 - Страсть!

 На нарах у майданщика, из татар, были налицо все "отцы", ростовщики богадельни. Сидели, поджавши ноги, и во все глаза следили за банкометом и за понтирующим.

 Игра шла крупная. "Один на один". Другие с мелким "понтом" и не приступались.

 Метал бродяга Иван Пройди-Свет. Старый каторжник, со шрамами на щеках и на лбу. Это он вырезал у себя "клейменые буквы". Игрок метки удивительной: