Любой реостат должен по мощности соответствовать протекающему через него току. Сигналом о несоответствии служит чрезмерный нагрев (свыше 80 °C). В этом случае в проволочном реостате следует увеличить диаметр проволоки, а в жидкостном увеличить объем раствора.

Перед включением гальванической установки в работу реостат должен быть установлен на максимальное сопротивление.

ЛИТПОРТАЛ

Кракатит

Карел Чапек

I

К вечеру сгустилась мгла ненастного дня. Идешь по улице словно продираешься сквозь вязкую влажную массу, которая тут же неумолимо смыкается за тобой. Хочется быть дома. Дома, у своей лампы, в коробке из четырех стен. Никогда еще не был ты так одинок.

Прокоп прокладывает себе путь по набережной.

Его бьет озноб, от слабости лоб покрыт испариной; Прокоп посидел бы на мокрой скамейке, да придерутся, пожалуй, полицейские. Кажется, он шатается?

Ну да, у Староместских мельниц* кто-то обошел его стороной, словно пьяного. И Прокоп прилагает все силы, чтобы держаться прямо. Вот навстречу — человек: шляпа надвинута на лоб, воротник поднят.

Прокоп стискивает зубы, морщит лоб, напрягает все мышцы лишь бы пройти, не покачнувшись. Но ровно за шаг до прохожего в глазах у него темнеет, и все вокруг пускается в бешеную пляску; вдруг близко, совсем близко он видит пару цепких глаз, — они так и вонзились в него, — натыкается на чье-то плечо, выдавливает из себя нечто вроде "извините" и удаляется, судорожно стараясь сохранить достоинство. Сделав несколько шагов, Прокоп останавливается и оборачивается: человек стоит, пристально смотрит ему вслед. Прокоп срывается с места, торопясь уйти; но что-то мешает ему, тянет оглянуться.

Ага, тот все еще глядит на него с таким вниманием, что шея высунулась из воротника — как у черепахи.

"Пусть смотрит, — встревожено думает Прокоп. — Больше не оглянусь". И он пошел, изо всех сил стараясь держаться прямо; вдруг — шаги за спиной.

Человек с поднятым воротником преследует его.

Даже, кажется, бегом. И Прокоп в невыносимом ужасе бросается вперед.

Опять все закружилось. Тяжело дыша, выбивая зубами барабанную дробь, привалился он к дереву и закрыл глаза. Ему было очень плохо, он боялся, что упадет, что разорвется сердце и кровь хлынет горлом. Открыв глаза, прямо перед собой он увидел человека с поднятым воротником.

— Скажите, вы не инженер Прокоп? — видимо, в который уже раз спрашивал человек.

— Я… меня там не было, — попытался Прокоп отрицать что-то.

— Где? — спросил человек.

— Там. — И Прокоп мотнул головой в сторону Страгова*. Что вам надо?

— Неужели не узнаешь? Я ведь Томеш. Томеш из полнтехнички*, забыл?

— Томеш, — повторил Прокоп: ему было совершенно безразлично, кто это такой.

— Ну да, Томеш, конечно. А что… что вам от меня надо?

Человек с поднятым воротником подхватил Прокопа под руку.

— Прежде всего, тебе надо сесть, понимаешь?

— Да, — согласился Прокоп и позволил отвести себя к скамейке. — Видите ли, я… мне нехорошо, вот что.

Внезапно он вытащил из кармана руку, обвязанную грязной тряпкой.

— Поранился, видите? Проклятая штука.

— А голова не болит?

— Болит.

— Ну, слушай, Прокоп, — сказал человек. — Кажется, у тебя жар. Надо ехать в больницу, понял? Тебе нехорошо, сразу видно. Да постарайся же, наконец, вспомнить, что мы знакомы! Я Томеш. Еще химию вместе учили. Ну, вспомнил?

— Помню — Томеш, — вяло отозвался Прокоп. — Шкодливый такой. Что с ним случилось?

— Ничего. Он сейчас разговаривает с тобой. Тебе надо в постель, слышишь? Где ты живешь?

— Там, — с усилием выговорил Прокоп, неопределенно мотнув головой. — На… на Гибшмонке*.

Тут он попытался встать.

— Я не хочу туда! Не ходите туда! Там… там…

— Что там?

— Кракатит, — шепнул Прокоп.

— А это что?

— Ничего. Не скажу. Туда нельзя никому. А не то… не то…

— Что не то?

— Фффр — бум! — И Прокоп взмахнул рукой.

— Да что же это?

— Кракатоэ. Кра-ка-тау*. Вулкан. В-вулкан, понимаете? Мне вот… поранило палец. Не знаю, что это… — Прокоп осекся и медленно добавил: — Страшная штука…

Томеш смотрел на него внимательно, словно ожидая чего-то.

— Значит, — заговорил он после паузы, — ты все еще возишься со взрывчатыми веществами?

— Ну да…

— И успешно?

Из груди Прокопа вырвалось что-то, похожее на смешок.

— А тебе хочется узнать, а? Это, брат, не так-то просто. Не… не так-то просто, — повторил он, пьяно качая головой. — Оно, знаешь, само… само собой.

— Что?

— Кра-ка-тит. Кракатит. Кррракатит. И — само собой… Я просто оставил пыль на столе. Все смел вввв — в такую баночку. Осталось то — только чуть-чуть на столе — и… вдруг…

— Взорвалось.

— Взорвалось. Просто налет, щепотка пыли, рассыпал немного. Его и не видно было. Лампочка — далеко, за целый километр. Это не из-за нее. А я — в кресле как колода. Устал, понимаешь. Слишком много работы. И вдруг — трррах. Меня швырнуло на землю. Выбило окна, лампочку — вдребезги. Детонация как — как целый патрон лиддита. Страстрашная взрывная с-сила. Я… я сначала думал, лопнула эта фафрораф…форфра… фар-фо-ровая, фафроровая, фафро-ровая, фафро — господи, ну как это, белое такое, ну, изолятор, как это называется? Силикат кремния…

— Фарфор.

— Баночка. Я думал, лопнула та баночка со всем содержимым. Зажег спичку, а она там, цела, а она — целая! Стою столбом, даже спичкой обжегся. И — прочь оттуда, через поле… впотьмах… в Бржевнов, не то в Стршешовице… И-и где-то по дороге мне пришло в голову это слово. Кракатоэ. Кракатит. Кра-катит. Не-не-нет, это было не-не-не так. Когда взорвалось, я полетел на пол, кричу:

"Кракатит! Кракатит!" Потом забыл. Кто тут? Вы… вы кто?

— Твой коллега Томеш.

— Ах да, Томеш. Вот паршивец! Лекции выклянчивал. Не вернул мне одну тетрадь по химии. Томеш… а как его звали?

— Иржи.

— Да, вспомнил, Ирка. Ты — Ирка, знаю. Ирка Томеш. Где моя тетрадка? Погоди, я тебе что-то скажу. Если взорвется остальное — дело плохо. Понимаешь — разнесет всю Прагу. Сметет. Сдует — ффффу! Это — если взорвется та фарфоровая баночка.

— Какая баночка?

— Ты — Ирка Томеш, я знаю. Иди в Карлин, в Карлин или на Высочаны и погляди, как взорвется. Беги скорей, скорей!

— Зачем?

— Я ведь изготовил центнер. Центнер кракатита. Нет, кажется только грамм сто пятьдесят. Он там, в фар-фо-ро-вой баночке. Если она взорвется… Нет, постой, это невозможно, это какая-то бессмыслица… — бормотал Прокоп, хватаясь за голову.

— Ты о чем?

— По… поче… почему не взорвалось то, что было в баночке? Раз этот просыпанный порошок… сам собой… Погоди, на столе — цин… цинковый лист… лист… Отчего взорвалось на столе? Погоди, сиди тихо, — еле ворочал языком

Прокоп. Потом, шатаясь, встал.

— Что с тобой?

— Кракатит, — пробормотал Прокоп, повернулся всем телом и в обмороке рухнул наземь.

II

Первое, что ощутил Прокоп, очнувшись, была тряска — все тряслось, дребезжало, и кто-то крепко держал его за талию. Страшно было открыть глаза — казалось, что-то грохочущее несется прямо на него.

Но тряска и дребезжание не прекращались, и Прокоп открыл глаза — перед ним был мутный четырехугольник, за которым проплывали туманные пятна и полосы света. Он не мог объяснить себе, что это такое, и смятенно смотрел на проплывающие мимо, подпрыгивающие призраки, безвольно подчиняясь судьбе. Потом понял: непрестанный грохот — от колес экипажа, а за окошком мелькают в тумане обыкновенные фонари. Утомленный напряженным наблюдением, Прокоп снова сомкнул веки и пассивно отдался движению.