Однако сейчас ум Распая был занят Бисмарком.
– Вы намеревались рассказать нам о Пруссии.
Лицо Анри помрачнело. Его путь из Москвы на родину занял полтора месяца. Прежде чем оказаться во Франции, граф проехал через Пруссию. Было ясно: обе страны готовились к войне, однако Анри глубоко встревожил контраст в приготовлениях у пруссаков и французов.
– Да, генерал, но прошу учесть, что мои наблюдения были ограниченны. В Берлине я пробыл всего два дня. Навестил старых друзей, однако прусское гостеприимство относительно французских путешественников имеет свои пределы. Я старался проявлять максимум наблюдательности. Скажу одно: Пруссия лихорадочно готовится к войне. Повсюду только и видишь войска и военное снаряжение.
– Во Франции тоже повсюду войска и военное снаряжение, – сказал Жюль.
– Разумеется. Я в этом убедился собственными глазами. Но есть разница.
– Какая же?
– Пруссаки показались мне вполне подготовленными. Они серьезны, предельно серьезны, тогда как Париж по-прежнему веселится на балах и устраивает приемы. – Анри махнул рукой в сторону гостей Элизабет. – Вроде этого.
Распай нахмурился и отмахнулся от слов графа, поднявших в нем волну презрения.
– Возможно, мы более склонны к развлечениям, чем немцы, и можем себе это позволить. А к войне мы готовы всегда. Не далее как сегодня утром военный министр лично заверил императора, что мы готовы до последней пуговицы на солдатском мундире.
– Возможно, министру стоило еще раз проверить, как это выглядит на самом деле. Мы уступаем пруссакам по части вооружений. Мы уступаем им по части подготовленности войск. В Берлине я повсюду видел упражняющихся солдат. Их пушки начищены до блеска. Стены казарм сверкают свежей краской. Наши казармы обветшали, а наши солдаты пьянствуют.
– Их казармы? – Генеральский голос был пронизан сарказмом. – Вы судите о готовности пруссаков по их казармам? Их казармы не выдержат натиска Франции! Из их казарм не раздастся ни выстрела, а свежевыкрашенные стены не защитят их от нашей пехоты. Их казармы не выработают стратегии и не защитят пруссаков от лучшей армии мира.
– Генерал, одной гордостью в войне не победить, – возразил Анри. – Особенно пруссаков. Или вы забыли битву при Садове?
Битва при Садове была неприятным напоминанием для любого офицера. В этой битве полегло полмиллиона человек и было уничтожено более тысячи артиллерийских орудий. Та война длилась всего восемнадцать дней. Восемнадцати дней хватило, чтобы иллюзия австрийской военной мощи вдребезги разбилась об острие шлема Бисмарка. Франция, единственная на тот момент сила, способная вмешаться, не сделала ничего. И теперь Пруссия стучалась в дверь Франции.
Французский характер попросту не признавал подобных неприятных обстоятельств. Настоящий француз не испытывал ничего, кроме презрения, слыша, что ему надо бояться каких-то пруссаков.
– Вы допускаете серьезную ошибку, сравнивая австрийские вооруженные силы с французскими, – сказал Распай.
– Зато я не ошибаюсь относительно германских войск и их вооружений, – ответил Анри. – В Эссене фабрики Круппа работают круглосуточно. И они, генерал, выпускают отнюдь не штрудели. Они делают казнозарядные пушки[21], причем тысячами. По железным дорогам безостановочно идут составы с вооружением.
– Видел я их пушки! – презрительно отмахнулся Распай. – Пруссакам хватило бахвальства показать их на Парижской выставке.
– В таком случае вы знаете, что их пушки тяжелее всех имеющихся у нас и по разрушительной мощи не уступают остальной артиллерии Европы.
– Они такие же тяжеловесные, как прусский юмор? – спросила Элизабет, изо всех сил стараясь разрядить обстановку.
– Нет, мадам, как их еда, – ответил генерал Делакруа, и все засмеялись.
– Тогда, боюсь, стол у Бисмарка накрыт основательно, – сказал Анри.
– Если так, брат, наша армия славно попирует, – заявил Жюль. – Мы изголодались по славе на полях сражений. Мы готовы пролить кровь во имя чести Франции.
Анри напрягся. То был давний спор между братьями.
– Жюль, ты ищешь чести для себя и за это готов заплатить жизнями солдат. Но война, если она разразится, не принесет никакой чести. Сама причина войны бессмысленна. Нам не нужна война с Пруссией из-за испанского трона. И даже если бы война послужила какой-то цели, Франция к ней не готова.
Генерал Распай ответил со всей насмешливостью, на какую был способен его голос:
– Чрезвычайно интересно слышать подобную военную мудрость из уст человека, никогда не надевавшего форму своей страны.
Анри слегка улыбнулся:
– Генерал, мне незачем надевать французскую военную форму, чтобы видеть то, что сделано из золота и набито соломой.
Распай побагровел от гнева. Кончики его усов вздрогнули. Сделав над собой заметное усилие, он притушил гнев.
– Вы меня оскорбляете, граф, – прошипел он. – Вы оскорбляете честь Франции. Ваши слова отдают предательством. Если бы не ваш отец…
Намереваясь его успокоить, генерал Делакруа положил руку на плечо низкорослого Распая.
– Генерал, я уверен, граф не имеет в виду ничего подобного, – улыбнулся Делакруа. – Ясно, что он не знает об истинной расстановке сил. Давайте не будем сражаться друг с другом. Побережем наш пыл для прусских варваров.
– Генерал, вы просили поделиться моими наблюдениями, – сказал Анри, спокойно восприняв вспышку Распая. – Вот я и поделился. Жаль, если они не совпадают с вашими.
– Поле сражения докажет, что ты ошибаешься, – упрямо заявил Жюль. – Многие веками сомневались в решимости и готовности Франции. И веками Франция доказывала ошибочность подобных сомнений. Франция веками показывала миру, что хорошо владеет искусством войны.
– И в этом твоя ошибка, Жюль. Ты упражняешься в искусстве войны. Пруссаки превращают войну в науку.
– Тогда наше военное искусство усмирит их науку, – весело произнесла Элизабет. – А теперь, поскольку мы уже казнили Бисмарка и выиграли войну, давайте оставим эту тему и поговорим о чем-нибудь другом.
А сверху за торжеством наблюдали два малолетних вуайериста, испытывая при этом несказанное удовольствие. Они ползли из одного конца дома в другой, перемещаясь по грязным половицам, проложенным под балками, и тайком подглядывали за взрослыми внизу. Год за годом скрытые проходы, соединяющие верхние комнаты шато де Врис, раскрывали этим изобретательным и вечно любопытным мальчишкам все новые и более волнующие тайны. Среди удивительных открытий были смотровые отверстия над некоторыми комнатами первого этажа. Даже граф, который в своем детстве вдоволь наползался по проходам, не знал о существовании этих отверстий. Они были искусно встроены в гипсовые карнизы, проложенные по периметру каждого потолка в шато, и из комнат казались элементом потолочных украшений. К тому же потолки отличались достаточной высотой, и потому снизу отверстия все равно нельзя было разглядеть. Маляры, красившие потолки, посчитали их вентиляционными. Однако те не являлись элементами украшений и не служили целям вентиляции, поскольку для открытия каждого требовалось приподнять половицу тайного прохода. Для этого на ней имелись маленькие выемки для пальцев, облегчающие подъем. Смотровые отверстия были проделаны каким-то забытым предком с какой-то неизвестной целью.
Сейчас они служили для развлечения ребят, находящихся прямо над головами нескольких гостей, которые окружили один из фуршетных столов в столовой. Оба жадно всматривались в нечто, надолго приковавшее их внимание. Этим нечто были пышные белоснежные груди баронессы Селестины де Шабрийян, чье низкое декольте казалось другим женщинам вызывающе смелым. Для мальчишек, глазеющих сверху, баронесса выглядела полуголой. Тугой лиф ее платья заставлял груди выпирать, делая похожими на две сочные дыни, разделенные глубоким каньоном, куда уходила река жемчуга. Баронесса была поглощена разговором с второстепенным дипломатом из австрийского посольства, который перебрал шампанского и не мог оторвать глаз от ее бюста.
