Не только свободные дни, но даже часы готов был позже Гагарин провести в мимолётном свидании с родными местами. Из Москвы на Гжатск дорога шла между спутанными ольхой берёзовыми рощами. Поляны, заросшие иван-чаем, вдруг кидались ему в глаза праздничными красными платочками и тотчас исчезали, оставались позади.

Как все лётчики, Юрий вёл машину на предельной скорости. Казалось, что колёса вот-вот могут оторваться от серого полотна шоссе с чёрными заплатками свежего асфальта и упругое тело машины, набычась ветровым стеклом, рванёт ввысь, поверх облаков.

Говорят, непривычным людям было страшно с ним ездить. Но он ничего не мог с собой поделать. Скорость затягивает, от неё уже невозможно отказаться. А ведь он знавал скорость предельную, ещё никем до него не испытанную. Космический прыжок остался в крови…

Те семь километров, когда Юрий сворачивал с большака и которые решительно ничем не отличались от предыдущей дороги, те полторы минуты, что приходилось пережидать у спущенного шлагбаума, пока товарный состав протрусит мимо, возвращали его, кругосветного путешественника, гостя многих стран и народов, к первоначальным впечатлениям бытия. Каждый куст, каждое придорожное деревце обретали свой голос и говорили на языке, понятном лишь им обоим.

ПЕРВЫЙ КЛАСС. ВОЙНА

Кончался август. Стояли кроваво-красные рябины. И кровь уже лилась неподалёку, только дети пока не понимали этого.

У Юры была главная забота: собираться в школу.

Логика ребёнка подводила к тому, что и война должна кончиться непременно к первому сентября. Просыпаясь и засыпая под приближающийся гул артиллерийского обстрела, он видел, как от подземных толчков сухо ползут струйки песка с потолка.

Старший брат запомнил, разумеется, больше. Он пишет, что у них в избе иногда целыми семьями останавливались на ночлег беженцы. Это были ошеломлённые и словно пришибленные тем непонятным, что на них обрушилось, люди. Юре они казались бледными тенями — к вечеру появлялись, на рассвете исчезали.

Война ещё только началась, но уже стали приходить первые похоронные…

И всё-таки первого сентября Юра Гагарин пошёл в первый класс!

Незадолго перед этим произошло событие, очень важное в биографии Гагарина: будущий лётчик и космонавт впервые увидел самолёт, прикоснулся к нему руками.

По ночам он просыпался оттого, что рядом мурлыкал кот. И всё громче, громче стены тряслись от «мурлыканья»! А это летели на Москву фашистские бомбардировщики. Просто Юра не мог полностью очнуться.

Но однажды днём прямо над крышами кружили, вернее, проволоклись по небу два советских самолёта. Став взрослым, Юрий Алексеевич узнал марки этих самолётов, это были «Як» и «ЛаГГ». «ЛаГГ» подбили, и он из последних сил тянулся за дома, на болото.

Как ни мгновенно всё это произошло, быстроногое племя мальчишек успело домчаться до места падения как раз в тот момент, когда самолёт разломился надвое, а лётчик едва выскочил из-под обломков. Он прихрамывал и был очень рассержен аварией. Не обращая ни на что внимания, обошёл искалеченную машину, осмотрел, пощупал её. Лётчик ругался и безнадёжно смотрел в пустое небо. Вскоре оно наполнилось рёвом «ястребка»: на выручку возвращался «Як». Сумрачное лицо молодого лётчика осветилось, он сорвал шлем и замахал им.

«Мы жадно вдыхали незнакомый запах бензина, — вспоминал потом Юрий, — рассматривали рваные пробоины на крыльях машины. Лётчики говорили, что дорого достался фашистам этот исковерканный „ЛаГГ“. Они расстегнули кожаные куртки, и на гимнастёрках блеснули ордена. Это были первые ордена, которые я увидел».

Оба лётчика выглядели деловитыми и собранными; как ни мал был тогда Юрий, он ощутил в этих людях особую сноровку, манеры, отличные от деревенских и невыразимо пленительные для него.

Те лётчики улетели благополучно. Мальчишки притащили им четыре пустых ведра и помогли перетаскивать бензин из бака подбитого самолёта. Ночь лётчики провели на болоте, не отходя от машины, а утром подожгли подбитый «ЛаГГ» и вдвоём поднялись на «ястребке».

Уже гораздо позже, когда деревню заняли враги, на глазах детей призошла и настоящая трагедия. Самолёт летел из последних сил, упал, не долетев до Клушина: врезался носом глубоко в землю. Взлетело пламя. Потом останки лётчика крестьяне тайком похоронили.

…Фашисты ворвались ранним утром. Анна Тимофеевна увидала сначала мотоциклистов. В полутьме разглядела, что они тащат на прицепах лодки с грузом.

Ах, гагаринская изба, окна в пять стёклышек!.. Брызжет дождь в косую линейку, как в школьной тетради. Этими тетрадями, приготовленными столь заботливо к первому сентября, Юре пришлось больше любоваться, чем писать на них. Дождь… Осенний студёный дождь. В избе пахнет керосином и немецкими папиросами. Вся семья Гагариных сбилась в кухне; был дом свой, а стал чужой.

«Ночь провели на огороде, — вспоминает Валентин Алексеевич, — подстелив солому и прикрывшись дерюгами. Мать плакала, обнимая Юру и Бориску. Утром отец, угрюмый, простудно кашляя, сказал:

— Землянку рыть будем…»

Эта землянка, или, как её стали называть по-военному, блиндаж, стала приютом надолго. Отец сколотил полати; тесно, но места хватило всем, даже приютили одинокую Нюньку с её самоваром.

За два дня до прихода оккупантов из Клушина хотели угнать колхозных свиней.

«Куда вы? В Гжатске уже немцы!»

Погнали обратно, роздали по колхозникам. У Гагариных свинья вскоре опоросилась, и её долго прятали в кустарниках. Они всегда были людьми долга: не своё — колхозное имущество берегли.

Первые месяцы по ночам им всё казалось, что если стрельба, то подходит Красная Армия. Но противоестественная жизнь длилась и длилась. Истощились скудные запасы, которые удалось припрятать от прожорливых постояльцев. Теперь после уроков ребята бежали в поле, собирали крапиву, лебеду, клевер. Матери сушили её, толкли, пекли жалкое подобие лепёшек…

Первые месяцы после оккупации учительница Ксения Герасимовна упорно пыталась продолжать занятия, хотя школа чуть не каждую неделю меняла место, а напоследок ютилась на краю села в избушке Зубовых. Но во дворе Зубовых немцы устроили конюшню и выгоняли учеников.

Две оккупационные зимы тяжело легли на семью Гагариных. Некий рыжий фельдфебель Бруно, заплечных дел мастер при немецкой комендатуре, расправлялся с провинившимися. За отказ выйти на работу был избит в комендатуре и Алексей Иванович. Несмотря на боль, он не раскрыл рта, чтоб не испугать Юру, который ждал его у крыльца. Как-то Анна Тимофеевна вышла с косой на ржаное поле — весной его вскопали лопатами, пахать было не на чем — и хотела прогнать обозную лошадь, которая топтала колосья. Фашистский солдат вырвал косу, полоснул лезвием по ноге, Анна Тимофеевна упала, обливаясь кровью. Юра, не помня себя, швырнул в солдата комом земли. Тот замахнулся косой и на ребёнка… В другой раз механик Альберт поддел маленького Бориску за шарфик и подвесил на сук. Мать сняла его полузадохнув-шегося.

Клушино долго было в прифронтовой полосе; последние дни сражение шло всего в восьми километрах. Гвардейская дивизия генерала Стученко обходным манёвром рвалась на Гжатск. Грохот артиллерийской канонады, надрывный гул авиации, зарево пожаров — вот дни и ночи клушан!

Враги уходили в мартовскую морозную ночь с субботы на воскресенье, накануне того дня, когда Юрию исполнилось десять лет. Ночь выдалась ясная, месячная; хорошо было видно, как меж высоких сугробов пробивалось человек полтораста в белых маскировочных халатах, кто на лыжах, кто с санями. Видимо, отходил арьергард минёров. И Алексей Иванович Гагарин и соседский парнишка видели из-за угла, как ставили мины, как становился смертоносным снег между их домами. Но Витька Белов по малолетству разглядел только блеск металла под месячным сиянием, а Алексей Иванович примечал расположение мин. «Отец вышел навстречу нашим и показал, где фашисты заминировали дорогу», — вспоминал потом Юрий Гагарин.