…Что хотел получить Наполеон от этой стратегической операции на европейском Востоке? Что он жаждал решить в собственной судьбе, вступив на землю Московского Кремля? Рассуждений на это счет действительно много. Пожалуй, достаточно точно (но, разумеется, не бесспорно) по этому поводу высказался советский историк академик Е.В. Тарле:
«Великая армия в Москве – это значит покорность Александра, это – полное, безобманное осуществление континентальной блокады, следовательно, победа над Англией, конец войнам, конец кризисам, конец безработице, упрочение мировой империи, как внутреннее, так и внешнее. Кризис 1811 г. окончательно направил мысли императора в эту сторону.
Впоследствии в Витебске, уже во время похода на Москву, граф Дарю откровенно заявил Наполеону, что ни армия, ни даже многие в окружении императора не понимают, зачем ведется эта трудная война с Россией, потому что из-за торговли английскими товарами во владениях Александра воевать не стоило.
Но для Наполеона такое рассуждение было неприемлемо. Он усматривал в последовательно проведенном экономическом удушении Англии единственное средство окончательно обеспечить прочность существования великой, созданной им монархии.
И вместе с тем он ясно видел, что союз с Россией подламывается не только вследствие разногласий из-за Польши и не только из-за беспокоящей и раздражающей Александра оккупации части прусских владений и захватов на севере Германии. Но, прежде всего, потому, что Россия возлагает очень большие надежды на Англию в будущем, как и Англия возлагает свои надежды на Россию.
Существенный удар нанести по Англии он не может. Значит, нужно ударить по России».
То есть для венценосного стратега Наполеона Бонапарта Русский поход был делом осознанно решенным не в 1812 году, а гораздо раньше. То есть вскоре после заключенного в 1807 году Тильзитского мирного договора между Францией и Россией. Заключенного между двумя великими державами, которым по многим веским причинам стало тесно на европейском континенте.
Хотел ли император Наполеон войны с Россией? Большая часть отечественных и зарубежных исследователей отвечает только утвердительно: «Да, хотел и тщательно готовился к ней». Действительно, факты говорят только за это. А факты, как говорится, вещь достаточно упрямая и вполне убедительная.
Все известные наполеоновские слова о противном стремлении реалиям ситуации не отвечали. Хотя такие высказывания часто цитировались и цитируются в наше время. В умении вести политическую игру Бонапарту отказать трудно.
Поэтому трудно воспринимаются, к примеру, рассуждения Горация Вернета в его известной книге «История Наполеона». Он, среди прочего, пишет и такое, со ссылкой на слова императора французов, сказанные в посланиях императору Александру I:
«…Разрыв начался в 1811 году. Оба императора не могли уже согласиться в главнейших статьях политики: стало быть, рано или поздно война должна была непременно возгореться. Однако ж Наполеон, всегда старавшийся возложить на неприятеля всю ответственность за бедствия войны, не хотел и на этот раз поднять знамя брани на союзника, не испытав последних средств к примирению, от которого зависело спокойствие Европы.
Он писал несколько раз императору Александру с этой целью. «Ныне, – говорил он в одном из своих писем, – повторяется то же, что я видел в Пруссии в 1806 году и в Вене в 1809.
Я остаюсь другом Вашего Величества, если даже роковая судьба, увлекающая Европу, вооружит наши народы друг против друга. Буду соображаться с поступками Вашего Величества; никогда не подниму оружия первый; войска мои двинутся вперед, когда вы уничтожите Тильзитский трактат.
Я первый прекращу вооружения, если вы покажете такую же доверенность. Раскаивались ли Вы когда-нибудь в доверии, мне оказанном?»
Русский император был тверд и, чувствуя справедливость своих требований и желаний, повторял их, не соглашаясь ни на какие уступки…»
Есть и отечественные историки, которые утверждают, что Бонапарт нового противостояния с Российской империей не хотел, но был вынужден пойти на начало такой войны. Так, Н.А. Троицкий в одной из своих работ пишет следующее:
«Наполеон не хотел этой войны. С момента своего прихода к власти он стремился к миру и союзу с Россией. Ни в 1805‑м, ни в 1806–1807 гг. он не поднимал меч против нее первым. Теперь же воевать с Россией было для него еще труднее и опаснее. С 1808 г. он мог вести новую войну как бы одной рукой; другая была занята в Испании, отвлекавшей на себя до 400 тыс. его солдат. Учитывал он и пространства России, равные почти 50 Испаниям, тяготы ее климата, бездорожья, социальной отсталости (крепостных крестьян он прямо называл «рабами»)».
В подтверждение этого Троицкий ссылается на известное признание Наполеона своему министру полиции дивизионному генералу Рене Савари, герцога де Ровиго, который был ему беззаветно предан. Перед отъездом в Великую армию император сказал главе полицейского ведомства Франции слова, которые вписались в историю:
«Тот, кто освободил бы меня от этой войны, оказал бы мне большую услугу».
Но это только слова, сказанные доверительно близкому человеку. Других подобных свидетельств почти нет. Далее Н.А. Троицкий пишет:
«Что же заставило его идти на такую войну (оказавшуюся для него роковой) против собственного желания? Сила обстоятельств, столкновение интересов французской буржуазии и российского поместного дворянства. У Наполеона была «идея фикс» – континентальная блокада. Только она могла обеспечить ему победу над Англией и, следовательно, европейскую гегемонию.
Препятствовала же осуществлению блокады только Россия, нарушавшая при этом подписанный ею Тильзитский договор. Переговоры с ней (даже на высшем уровне) ничего не дают. Значит, по логике Наполеона, надо принудить Россию к соблюдению блокады силой».
То есть, как ни крути, как ни верти сложившейся внешнеполитической ситуацией, война Франции против России была неизбежной реальностью. И дело крылось даже не в том, что Наполеон Бонапарт ее не хотел. Ведь в истории человеческой цивилизации он известен не как Великий миротворец, а как Великий завоеватель. Другим не был, и быть не мог.
…Наполеон, собирая общеевропейскую Великую армию в атакующий кулак, старался любыми путями выиграть время для ее дислокации на берегах Вислы. С этой целью он послал к российскому государю своего посла в ранге генерал-адъютанта – дивизионного генерала графа де Нарбон-Лару (Нарбонна). Император Александр I принял его 6 мая в Вильно, где находилась его штаб-квартира, еще раз высказав принципиальные стороны позиции России в европейских делах.
В разговоре с наполеоновским посланником Александр I вновь заявил, что он не обнажит орудия первым, не желая взять на себя ответственность за пролитую кровь. И это было сказано в дни, когда две армии уже стояли друг перед другом, их разделял только Неман, к слову говоря, форсируемая без особых усилий водная преграда:
«Но я не сделаю ничего, посягающего на честь управляемого мною народа, – с достаточной твердостью и откровенностью прибавил российский монарх. – Русский народ не принадлежит к числу тех, которые отступают перед опасностью».
После этого Александр I развернул перед графом Нарбон-Ларой (внебрачный сын короля Людовика XV и военный министр короля Людовика XVI) карту Российской империи. Император указал собеседнику на северо-восточную окраину Азиатского материка, упиравшуюся в Берингов пролив – на самую восточную оконечность Чукотки, и сказал твердо:
«Если император Наполеон решится на войну, и счастье будет не на стороне правого дела, ему придется дойти до сих пор, чтобы заключить мир».
…Как в самой России относились к не просто новому столкновению с наполеоновской Францией, а с вторжением ее Великой армии в Россию? Есть письменные свидетельства того, что россияне «просчитали» ход такой войны еще до ее начала. Удивительной прозорливостью, к примеру, обладал талантливый дипломат русский посол в Лондоне граф С.Р. Воронцов. За три недели до перехода императора французов через Неман он писал своему сыну генерал-майору М.С. Воронцову, служившему в действующей армии:
