—      Около четырнадцати лет.

—      И, основываясь на этом длительном знакомстве, вы попросили мистера Ханта быть вашим свидетелем, не так ли?

—      Да, сэр.

Во время этого обмена репликами Корнел нашел то, что искал, и, передавая председателю папку, указал на какой-то документ. Биллинджер взглянул на Спенсера и увидел, что тот протянул руку за стаканом воды. Когда он брал стакан, рука его так дрожала, что часть воды расплескалась.

—      В чем дело? — спросил Биллинджер. — Свидетель чувствует себя плохо? — Его голос опять звучал по-отечески мягко.

—      Нет, ничего, сэр, спасибо, — с усилием произнес Спенсер.

Биллинджер помолчал. Сзади к нему подошел секретарь и шепотом сообщил, что время телевизионной передачи истекло. Председатель кивнул головой.

—      Наше заседание по телевидению больше не передается, — сообщил он. — Полагаю, что свидетелю следует знать об этом... Так вы говорите, мистер Донован, что мистер Хант ваш друг?

—      Да, сэр.

—      Он ваш друг, ваш единственный свидетель, и он отправляется путешествовать как раз в тот момент, когда нужен вам больше всего. Как вы объясните это, мистер Донован?

—      Не могу объяснить, господин председатель.

— Может быть, вы поссорились с мистером Хантом или поспорили с ним о чем-нибудь?

Спенсер промолчал.

—      Мистер Донован, — сказал Биллинджер, — заседание приняло совершенно неожиданный оборот — неожиданный для комиссии. Вопросы, которые раньше могли казаться несущественными, сейчас, в изменившихся обстоятельствах, становятся весьма важными. Я не беру под сомнение вашу правдивость, но хочу напомнить, что вы находитесь под присягой.

—      Я знаю, — сказал Спенсер. Боль в желудке уже прошла, и он выпрямился. — Мы поспорили с мистером Хантом по одному чисто личному вопросу.

—      Понимаю. Скажите, мистер Донован, если вам известно, разумеется, мистер Хант — член коммунистической партии?

—      Насколько мне известно, сэр, нет.

—      Но он разделяет ваши взгляды, я хочу сказать — взгляды, которые вы сегодня так красноречиво изложили перед комиссией?

—      Я думаю, что да, сэр.

—      Вы думаете так или точно знаете?

—      Господин председатель, в тот момент мне нужна была лишь пишущая машинка и кто-нибудь, кто видел бы, как я...

Дуглас Мак-Кенни прервал его:

—      Одну минутку, мистер Донован. Прошу прощения, господин председатель.

—      Пожалуйста.

—      Мистер Донован, — сказал Мак-Кенни, — я только сейчас об этом подумал... Вы говорите, что писали письмо у себя в конторе, верно?

—      Да, сэр, — ответил Спенсер. Он знал наперед следующий вопрос. Заседание проходило уже не так благоприятно для него, как вначале. Еще недавно он со спокойной уверенностью встречал каждый вопрос и столь же уверенно отвечал на него. Теперь вновь надвигался мрачный кошмар, теперь и вопросы и ответы одинаково ухудшали его положение. Он опять оказался в джунглях.

—      А что вы скажете насчет машинки, на которой вы писали ваше письмо? Если вы представите машинку комиссии, то с помощью экспертов легко можно будет установить правду.

—      Я писал письмо не на своей машинке, сэр. Я попросил машинку у мистера Ханта. Иначе могло обнаружиться, что письмо напечатано у меня в конторе.

—      И вы не знаете, где эта машинка?

—      Нет, не знаю. Прошу прощения, сэр, но мне это неизвестно.

—      Понимаю, — заметил Дуглас Мак-Кенни.

Председатель повернулся к Корнелу, и тот покачал головой. Затем Биллинджер взглянул на других членов комиссии.

Конгрессмен Нисбет, который уже некоторое время сидел спокойно, произнес:

—      Мистер Донован, вы не можете представить своего свидетеля, не можете представить пишущую машинку и хотите, чтобы мы поверили вашему... вашему нелепому утверждению, что вы сами написали письмо?

—      Это утверждение может привести меня в тюрьму, сэр, — ответил Спенсер. — Зачем же мне выдумывать? — Его вопрос прозвучал неубедительно.

Нисбет откинулся на спинку стула.

—      Знаете, мистер Донован, — заявил он, — бывали случаи, когда человек — не принимайте моего замечания на свой счет, — бывали случаи, когда человек признавался в меньшем преступлении, чтобы скрыть большее. Такие случаи бывали.

Точно так же думал и Лэрри. Лэрри было легче поверить в то, что Спенсер коммунист, чем в то, что Спенсер говорит правду. Круг замкнулся.

Председатель постучал молотком.

—      Я думаю, так мы ничего не добьемся — простите, конгрессмен Нисбет. — Он тяжело дышал, не спуская глаз со Спенсера. — Я могу лишь сказать, что комиссия введена в заблуждение относительно цели данного заседания. Свидетель попросил дать ему возможность публично ответить на конкретные обвинения, выдвинутые против него. Комиссия охотно удовлетворила эту явно неискреннюю просьбу свидетеля. Я полагаю, что члены комиссии должны собраться сегодня во второй половине дня и попытаться подвести итоги настоящего заседания. А пока прошу адвоката комиссии обязать явиться мистера Лоуренса Ханта. Свидетель пусть приготовится присутствовать завтра в десять тридцать на закрытом заседании. Объявляю перерыв до завтра, до десяти часов тридцати минут.

32. Понедельник, 30 июля, 12.30 дня

Спенсер поднялся со своего кресла. Перед ним вспыхнула лампочка фотокорреспондента, и чей-то голос произнес: «Благодарю вас, сэр». Он улыбнулся или подумал, что улыбнулся. Он ничего не ощущал, кроме пустоты и чувства поражения.

Вокруг него толпились люди, и некоторые из них с любопытством рассматривали его. Он увидел, как из зала неторопливо вышел Уолт Фаулер, положив руку кому-то на плечо. Он и его спутник смеялись. Майрона Вагнера Спенсер не видел.

Внезапно около него оказался Ред, а позади него Спенсер заметил Майлса.

— Как вы себя чувствуете, сэр? — спросил Ред. — Был момент, когда я испугался, что вы заболели.

— Сейчас я чувствую себя хорошо, — ответил Спенсер и взглянул на Майлса. Лицо старика приняло какое-то странное выражение, глаза у него блестели. Он молчал.

Зал заседаний быстро пустел. В коридоре Спенсер увидел Корнела, стоявшего с сенатором Купом. Корнел что-то быстро говорил сенатору, а тот, раскрасневшись, молча слушал его. Корнел коротко кивнул Спенсеру, Аарон Куп отвернулся.

На ступеньках Старого здания Спенсера снова окружили фоторепортеры, и он вынужден был задержаться и позировать перед их аппаратами. Майлс и Ред, не останавливаясь, прошли вперед. Один из репортеров спросил, кто такой Майлс, но Спенсер только покачал головой. Фотографы шли за Спенсером до конца лестницы. Здесь к нему с решительным видом присоединился Майлс и тоже дал себя сфотографировать.

— Уже двадцать пять лет мои портреты не появлялись в газетах, — заметил Майлс.

В такси Спенсер спросил Реда:

— Вы видели Майрона Вагнера?

— Нет, сэр, — ответил Ред, и больше они ни о чем не говорили.

Когда они наконец добрались до своего номера, Спенсер почувствовал, что с трудом передвигает ноги. Он подошел к кушетке, сел и вызывающе взглянул на Майлса:

—      Ну что ж, говорите!

—      А что говорить? — усмехнулся Майлс. — Если бы я знал об этой идиотской затее, то по крайней мере мог бы сказать сейчас: «А что я вам говорил!»

Ред с силой втянул в себя воздух и уставился на Майлса.

—      Никаких демонстраций, дитя мое, — сурово предупредил его Майлс. — Свое преклонение перед геройством поберегите на будущее, для других кандидатов. Не растрачивайте его на человека, который погубил свою карьеру и превращает вас в безработного только потому, что мир не соответствует идеалам, придуманным им самим. — Заметив, что Ред хочет что-то сказать, Майлс добавил: — В такие минуты, как сейчас, детей не должно быть ни видно, ни слышно. Им следует пойти в ресторан и заказать обед.