—      Я разговаривал с Джоном, — сказал Майлс. — Наш разговор был довольно длинным. Боюсь, что мы зашли в тупик. Джон по-прежнему считает, что нам не следует представлять ваши интересы, так как это может повредить вам.

—      Я согласен с мистером Арбэттом, — заявил Спенсер. — Мне вообще неприятно, что вы вернулись к этому вопросу.

Майлс откашлялся.

—      А мне нет, Донован, и по многим пунктам я не согласен с Джоном, но должен признать, что он мой компаньон и...

—      Мистер Майлс, — прервал Спенсер, — я понимаю ваше положение и, поверьте, ценю ваши усилия.

—      Вы отправили телеграммы в Вашингтон?

—      Да, конечно.

—      Вы собираетесь договориться с каким-либо другим адвокатом? — спросил Майлс.

—      В данный момент — нет. Но...

—      А как вы смотрите на Саймона Риса? Я вас часто встречал вместе. У него блестящая репутация.

Спенсер рассмеялся.

—      А вы знаете, что случилось? — и он рассказал Майлсу о встрече с адвокатом в вестибюле гостиницы.

—      Да, неприятно, — заметил Майлс. — Но не огорчайтесь. У нас достаточно адвокатов, которые с радостью согласятся представлять ваши интересы и получить деньги. Я подумаю о ком-нибудь.

—      Я тоже буду думать. Спасибо, мистер Майлс.

—      Обязательно дайте знать, как только получите ответ из Вашингтона. Кстати, вам пришла в голову блестящая мысль — послать телеграмму сенатору Купу. В этом Джон с вами согласен.

—      Я рад, — ответил Спенсер.

В комнате было очень душно. Он встал, открыл дверь и вышел на балкон. Здесь он почувствовал себя немного лучше, хотя воздух был неподвижный и сырой. Откуда-то слабо донесся звонок. Он не сразу сообразил, что это телефон. Спенсер не пошевелился, и телефон вскоре умолк. Черный аппарат на столе был сейчас его врагом; такими же врагами были письма и почтальон, который их приносил, управляющий домом и лифтеры, газеты, которые продавались на улицах, его клерк — его бывший клерк — и телевизор. Но облик города и вид реки не изменились. Через реку шел паром, направляясь к Уэлфер-айленд, а большое нефтеналивное судно лениво двигалось к мосту Куинсборо. Может быть, завтра Спенсер получит ответ из Вашингтона? Интересно, чего хотел от него Майрон Вагнер? Он не разговаривал с ним после инцидента с Марком Хелриджем. Вот опять зазвонил телефон; возможно, это Майрон, но он не хотел отвечать на звонок.

Он почувствовал, что боли в желудке все еще продолжаются. Продолжаются?.. А может, начинаются снова? Ему придется принять таблетку. Майлс спросил его: «Вы платите своему врачу?» Майлс — странный человек; он, должно быть, вдвое старше Спенсера, настоящий старик. Но, слушая его, вы никогда этого не скажете. Что подумает о нем Майлс? Как он поведет себя, когда узнает правду? Мысль об этом беспокоила Спенсера. Если Майлс отвернется от него, он потеряет своего единственного друга — нет, не единственного, останется еще Ред. Майлс и Ред, старик семидесяти лет и юноша лет двадцати, — довольно странное сочетание.

Возможно, Лэрри еще даст о себе знать, но, даже допуская такую возможность, Спенсер вместе с тем в глубине души сознавал, что не может на это рассчитывать. Если ответ из Вашингтона будет положительным, ему придется немало потрудиться, чтобы разыскать Лэрри. Не исключено, что в конце концов он найдет Лэрри, но будет уже поздно добиваться его присутствия при слушании дела. Спенсеру придется выступать перед комиссией без своего свидетеля. Он скажет правду о письме — Спенсер был уверен, что его заявление само по себе произведет сенсацию, — но окончательный результат по меньшей мере сомнителен. Используя выгодный момент, Уолты Фаулеры и Аароны Купы сделают вид, что не верят его истории с письмом, и в таком случае вопрос останется «спорным», а сам он — по-прежнему под подозрением. Его жизнь... Спенсер внезапно подумал, что в той атмосфере, в которой он теперь живет, затравленный страхом, сплетнями и всеобщей неприязнью, для него нет разницы между невиновностью и виной и что одним своим поступком он сразу превратил себя из уважаемого гражданина в отщепенца.

Боли в желудке возобновились. Он вошел в комнату, оставив дверь на балкон открытой. Разрывая пакетик с аптечными таблетками, Спенсер вспомнил, что после завтрака у него во рту не было ни крошки. Не удивительно, что его желудок протестует. Вместо того чтобы глотать пилюли, Спенсер решил сначала испытать давно проверенное лекарство — пищу.

Он был в кухне, когда опять услыхал телефонный звонок, и так испугался, что чуть не выпустил стакан из рук. Он дождался, пока телефон перестал звонить, и только после этого в нервной спешке выпил молоко и съел сэндвич. Потом он подошел к столу и позвонил в абонентный отдел телефонной компании, но там уже никого не было, оставалось отложить дело до завтрашнего утра. Спенсер решил было снять трубку с рычага, но потом подумал, что на такой риск идти не следует: слишком многое могло случиться, к тому же он хотел дождаться звонка Майрона Вагнера. Бюро обслуживания ничего сообщить не могло: ему звонили трое, все мужчины, хотели переговорить с мистером Донованом. Ничего не поручали передать.

— Завтра же переменю номер телефона, — сказал Спенсер.

Ему о многом нужно подумать: Лэрри, Вашингтон, его контора, дело о клевете, прислуга — и это еще не все. Оставалось что-то более важное, но что тут важно и что нет? Невозможно разобраться. Он все еще не вскрывал писем, а ведь следовало бы их прочитать. Он сел, посмотрел на конверты и взял один из них — письмо было из Рочестера в штате Нью-Йорк. «Дорогой товарищ, наша любимая родина Россия...» Он отложил листок в сторону и встал.

Ему показалось, что боли в желудке прошли, но все же он чувствовал себя совершенно измученным. Спенсер пощупал лоб рукой; лоб был влажный. Оглядев себя, он вдруг заметил, что рубашка прилипла к телу, а от пальцев остаются на бумаге влажные следы. Не выпить ли ему чего-нибудь? Спенсер направился в кухню, но, сделав несколько шагов, остановился. Внезапно все звуки вокруг прекратились, и молчание навалилось на него свинцовой тяжестью. Он услыхал биение своего сердца, угрюмое, монотонное биение — тук... тук... тук, оно равномерно усиливалось, заполняя его уши, заполняя всю комнату; в него ворвался пронзительный звонок телефона — опять и опять; он сливался с биением его сердца, пока оба эти звука не превратились в нерасторжимое целое.

Спенсер не помнил, как добрался до спальни и проспал беспокойным сном часа три. Он не помнил, как в полусне взял с тумбочки телефон и сунул его под одеяло. Он снял с себя ботинки, но не разделся. Когда он наконец проснулся, весь в поту, то увидел, что простыня его скомкана. Скоро придет Джин, ему нужно было подготовиться к встрече.

Еще не совсем очнувшись от только что пережитых кошмаров, Спенсер разделся и пошел в ванную принять душ. Он открыл кран и стоял под сильными струями холодной воды до тех пор, пока в голове у него не прояснилось. Теперь он чувствовал себя бодрым.

Возвратившись в спальню, Спенсер нахмурился при виде беспорядка в комнате и отражения в зеркале виновника этого беспорядка. Он водворил телефон на тумбочку и оделся.

Джин пришла около девяти часов. Она вошла, улыбаясь, глядя на Спенсера своими ясными глазами, обняла его и поцеловала в щеку. Он не пытался ее удержать. А Джин, откинув назад голову, взглянула на Спенсера, прежде чем от него отойти. Неизвестно почему, оба молчали. Затем она сняла туфли, по-видимому машинально, так как тут же заколебалась, но потом в чулках вышла на балкон. Спенсер последовал за ней.

Подул слабый ветерок; Джин стояла у перил, лицом к нему; на ее губах блуждала странная улыбка — не веселая, но и отнюдь не горькая. В голубом платье, со слегка подкрашенными губами, Джин была очаровательна и казалась очень юной.

—      Ты знаешь, зачем я пришла? — спросила она.

—      Боюсь, что да, дорогая.

—      Ну что ж, — она отодвинулась от перил и приблизилась к нему. — Тогда давай закончим поскорее, хорошо?