В дальнем конце большой мраморной комнаты всю стену занимает фотография Роджера Ван Дали. Я сижу в кресле-каталке, нажимаю кнопки, и кресло медленно движется навстречу его огромному лицу.

Портрет Ван Дали. Я не помню, когда была сделана эта фотография; знаю лишь, что еще до его Миссии. На нем серый костюм с черным галстуком. Лицо худощавое, короткие волосы, густые брови. От уголков рта спускаются глубоко прорезанные морщины. Он смотрит куда-то чуть левее камеры и словно не замечает ее. Кажется, будто он вовсе ничего не замечает вокруг, а вглядывается в бездонную пустоту.

Я называю эту комнату «художественная галерея». Здесь нет ничего, кроме фотографии площадью двадцать пять квадратных метров. Я прихожу сюда каждый день перед завтраком. Смотрю на фотографию и думаю о себе.

Спускаюсь вниз. Слуги Ван Дали хлопочут вокруг стола, готовя завтрак из тропических фруктов. После полудня, если погода будет хорошая, вызову вертолет и полечу в каньон любоваться закатом. Я уже шесть месяцев не выходил из этого дома.

Идет дождь, и я не могу лететь в каньон. Вместо этого спускаюсь в подвал, надеваю маску, ныряю в бассейн и нанизываю на гарпун несколько рыбин. В десять вечера поднимаюсь наверх и переодеваюсь к обеду.

Мои гости обсуждают на удивление странные похищения, случившиеся в нескольких странах. Причина похищений теперь не имеет отношения к политике: похитители утверждают, что создали новый вид искусства. Заложников, прежде чем отпустить, покрывают татуировкой.

После обеда мы поднимаемся наверх в Овальную комнату. Я показываю гостям свою коллекцию клинописных табличек; на этот вечер я нанял нескольких переводчиков, и мы до утра читаем и обсуждаем тексты. Наскача и ее гейши уходят последними. Я иду в спальню, немного читаю, потом некоторое время лежу, вспоминая изящные очертания клинописных букв, и плавно соскальзываю в сон без сновидений.

Роджер Ван Дали всегда плохо спал; еще с детства он засыпал не более чем на три часа. Потом он вырос и понял, что отличается от других людей. Ему было тридцать два, и он работал бухгалтером, когда его обнаружили и призвали для миссии «Контакт».

Он спросил их, что от него требуется.

– Некто заговорит в твоем сознании, — ответили ему. — Ты это услышишь, а потом перескажешь нам.

Как раз во время миссии Ван Дали газетчики придумали имя, которое с тех пор приклеилось к группе ему подобных. Они язвительно назвали «слабоумными» людей, чье сознание, благодаря генетическим особенностям, было пригодно для ментального контакта с Пришельцами.

Легионы агентов всевозможных правительств прочесывали планету в поисках потенциальных «слабоумных». Едва кандидата находили, его призывали, тренировали и отправляли на орбитальную станцию. Там в разведывательном корабле Пришельцев его подвергали еще одному тестированию. Некоторых безо всяких объяснений отвергали, а пригодных перевозили в главный корабль, где при помощи процесса, детали которого инопланетяне держали в секрете, приводили в состояние ментального контакта с Пришельцами. Некоторое время (минуты? часы? дни?) разумы землянина и инопланетянина становились единым целым; потом они вновь разделялись, а человека возвращали на станцию.

Ван Дали вернулся на Землю; он был физически опустошен и весил на двадцать фунтов меньше, чем две недели назад, когда пожимал руки девяти президентам перед отправкой на орбиту.

«Слабоумные» возвращались на Землю, становясь зомби, но зомби гениальными. Во время безумных вспышек активности они создавали сложнейшие математические формулы. Когда вложенная в их головы информация истощалась, их официально отправляли на пенсию, ведь их мозги были наполовину искалечены тем, что ученые называли «эффектом Кингсли-Вейхарта» — перегрузкой информацией. Выполнив свою миссию, они удалялись из мира и проживали оставшиеся годы как шейхи, магараджи или мандарины — в особняках с девяноста девятью комнатами. Как мой дворец.

Сегодня день скарабеев. Я ложусь в огромную мраморную ванну, мне связывают руки и ноги, а затем высыпают на меня множество жуков-скарабеев. У них миллионы крошечных лапок, и они ведут себя так, словно знают, что я ощущаю. Потом я сплю. После полудня я сажусь на пони и катаюсь по искусственному лесу на первом этаже.

В этом доме у меня есть спальни, бассейны и комнаты, заполненные ароматным дымом, детскими игрушками, книгами, аквариумами. Есть десятки комнат, обстановка которых воспроизводит всевозможные страны и эпохи. Есть мрачный склеп, в котором Алистер Кроули проводил свои ритуалы. Есть комната, в которой Парис любил Елену Троянскую; есть пышный альков Мессалины и огромная кровать с балдахином, принадлежавшая шведской королеве Кристине. Есть комната, в которой умерла Мэрилин Монро, там живет ее двойник, почти клон.

Есть турецкие серали, темницы и монастырские кельи, комнаты из борделей нацистского Берлина и мусульманской Андалузии. Когда мне хочется побыть одному, я предупреждаю слуг, через полчаса открываю дверь и выхожу на нужную мне сцену. Такое случается не каждый день. Чаще подобное желание приходит ко мне зимой, когда на улице завывает буря, а мне хочется о ней позабыть.

В четверг мне приходится принимать биографов Ван Дали. Сейчас зима, и приехали только двое. Когда они входят, я играю в теннис с Ивановым и Леру — они следят за моим здоровьем. Иногда мне кажется, что я смог бы играть одновременно несколько партий, как это делают шахматисты. Устроить полукруглый корт, а на нем я один против четверых или пятерых…

В прошлый четверг на мне была форма артиллериста — подарок Пабло Микериноса, «слабоумного» с длинными рыжими волосами. Сегодня я выбираю смокинг и шляпу яркого цвета, испытывая желание поговорить.

Я спускаюсь в библиотеку и здороваюсь с биографами, чьи имена все время забываю. У блондинки приятный акцент, она спрашивает меня о моих ощущениях. Я терпеливо объясняю: «Мы получаем Вспышку, и наша обязанность — передать ее отражение». Облаченный в белое мужчина спрашивает: «Как я могу описать Контакт?» Я привожу в пример геометрическую точку, которую вынуждают вписать в себя многоугольник.

Мы — паразиты человечества. Так пишут газеты, финансируемые оппозицией. Возможно, они правы. Компании Мультигосударства с каждым годом тратят на «слабоумных» все больше денег, потому что каждый Контакт, каждое послание требуют нового, чистого мозга.

Говорят, что наши дворцы оскорбляют людей. Но страны Земли нуждаются в нас. Им нужны послания, которые мы доставляем в своих искалеченных мозгах, и вполне справедливо, что теперь у нас есть собственный город — город только для нас, где каждый месяц поднимается новый дом: пагода, мраморный улей, башня из бразильского красного дерева, особняк в форме слова или перевернутого замка. Мы все здесь: паразиты и просвещенные, мужчины и женщины, позволившие изуродовать свои мозги уравнениями и инопланетными формулами, информацией, которую ученые Земли ждут с нетерпением и изучают с восхищением.

Я живу в особняке Ван Дали. Для пришельцев личность Ван Дали не существует или, подобно электрону, не может быть выделена среди прочих. Его разум всего лишь осколок, камень, на котором высечено послание. Когда Ван Дали вернулся на Землю, он привез в своей памяти чертеж топологической структуры переплетающихся вселенных. Только после этого нации Земли сумели освоить проекцию физических объектов на гипервремя и начали создавать Врата.

Сейчас зима… но я повторяюсь. Я просыпаюсь в полдень и, не открывая глаз, включаю гипноскоп, а потом смотрю на маленькую серебристую сферу, вращающуюся в паре дюймов над моей головой. Впав в транс, я вспоминаю несколько своих снов. Эти сны — мое озарение; в эти минуты я постигаю тайны мироздания. Минуты, которые вскоре растают от безжалостного прикосновения реальности.