Судьба мага была предрешена.
Ничего не понимая, выпуская от ужаса винтовки из рук, солдаты падали прямо на статую – покосившаяся под их весом, тяжелой каменной плитой она устремилась прямо на только что освободившегося чародея.
Он успел обернуться и закрыться руками, прежде чем его впечатало в землю.
Исход сценария был решен в нашу с Орловым пользу…
***
Мне казалось, что как только все это закончится, я выскажу Николаевичу все.Здравый смысл тщетно пытался обтесать будущую тираду до чего-то цензурного, но получалось у него плохо.
Встречали нас аплодисментами. Врачи, кем бы они ни были, тотчас же засуетились вокруг нас, спеша обратить полученные от призраков побои в пыль и пустоту воспоминаний.
Шармэл был плох, но явно должен был поправиться. По крайней мере, мне хотелось в это верить. Здравый смысл зло усмехался над моим благородством: жалеть израненного противника? Что такое на меня нашло?
Николаевич шевелил усами.
– Ну братцы, ну молодцы. Показали остальным, что значит, офицерская работа. Хвалю.
Мы молчали. Говорить что-то разом расхотелось – за годы, что он провел в офицерском корпусе, наверняка слышал все.
Нам уже нечем было его удивить.
Армарская крепость пала под нашим неиссякаемым напором. С трудом, потом и кровью мы взяли победу в давно свершившимся сражении, навсегда запечатлев холодный пот и горький хлеб истинного офицера.
Я протянул Орлову руку, но сын судьи посмотрел на меня с пренебрежением.
– Может быть, нам и пришлось объединиться, – прошипел он мне в ответ, – может быть, этой дуэлью нам и хотели доказать, что все наши обиды тщета и пустое. Но я все еще считаю тебя подлецом, Рысев. Не строй на мой счет обнадеживающих иллюзий.
Я ему ничего не ответил. Что можно сказать на подобное? Из зала мы выходили героями, только что умудрившимися лишь чудом не навлечь позор на свои роды.
Мне думалось, нас окружат, как и тогда, когда мы шли на эту бойню. Думалось, что из ниоткуда выскочит Женька, пожмет руку, а Дельвиг, взбудораженный и возбужденный, будет лопотать без умолку.
Наверно, так бы оно и было, но вместо этого они мрачно стояли в стороне, боясь бросить на меня взгляд.
Что-то случилось, понял я. Настроение – приподнятое после победы – спешило прыгнуть в пропасть со скалы.
Чувство того, что случилось непоправимое, только укрепилось во мне, когда я увидел Майку.
Кто вообще пустил девчонку в офицерский корпус?
Едва завидев меня, она тут же бросилась мне на грудь, спеша скрыть дурную весть за шорохом бессвязного рыдания.
У меня не хватало сил, чтобы спросить, в чем дело. Девчонка подняла на меня заплаканные глаза.
– Федя… Федя, он умер.
– Кто… умер? – еще не сразу поняв, о чем она, переспросил я.
– Ибрагим, Федя… Мне звонила Менделеева. Ибрагим Кондратьевич умер.
Мир у меня перед глазами померк, в мгновение ока окрасившись во все оттенки черного…
Глава 6
Егоровна выдохнула, как только я упомянул старика.
Мне-то казалось, что ее больше ничем не пронять. Жестоко ошибался.
Железная леди, способная сохранить лицо и перед гневом самого Императора, явно плавала в легкой грусти. Кем был для нее Кондратьич?
Он уже не расскажет, она же не признается и под пытками.
– Хороший был тогда день, помнишь?
– Хороший? Лило как из ведра! – воспротивился я. А может, хорошим он был по ее мнению лишь по той причине, что в него не стало Кондратьича?
Горечь потери преследовала меня и сейчас.
Казалось, что со временем уйдет, сгинет в небытие, как и все остальное. Здравый смысл лил елей успокоения: кто он таков, этот старик, чтобы по нему так убиваться? Ты был с ним знаком всего лишь месяц, говорил он.
А мне казалось, будто бы я знал неопрятного крестьянина всю жизнь.
Словно тут же забыв о нем, Егоровна поспешила сменить тему.
– Ваш этот инфантер-генерал, как его…
– Николаевич. – Я возмутился сразу двум вещам. Пренебрежению, с которым глава инквизаториев говорила о величайшем офицере, которого мне только удалось повстречать за свою жизнь, и тому, что память отказала мне назвать его имя.
Николаевич и Николаевич, чего ж тебе еще треба, собака?
Старуха щелкнула пальцами.
– Именно. Тут пришла информация, что он ранен в боях за Петербург. Говорят, лично командовал первокурсниками и своей… сворой подручных. Какая жалость, что смерть к нему милосердна.
– Вы как будто ненавидите его.
– Напротив, – тут же возразила Егоровна, ткнув окурок сигареты в стол. Лак столешницы тут же почернел, а старуха потянулась за следующим цилиндром табака. – Мне очень импонируют его бестолковые седины. Грубый солдафон, всю жизнь только и занимающийся обучением одних грамотно убивать других. Мой личный подход, одобряю. Но знаешь ли ты, мальчик, что за его сединами тянется просто череда предательств, ударов в спину и головотяпства? Можно быть отважным героем, способным продать родную мать за родину, но это еще не делает из тебя замечательного человека. Просто человека еще может быть…
Она умолкла, давая мне слово. Я долго пытался собраться с мыслями, прежде чем заговорить вновь. Она выдохнула, решив меня подтолкнуть.
– Веришь или нет, мальчик, но твой мастер-слуга мне нравился. Был в нем своеобразный шарм, не присущий другим. Хочешь знать, почему я считаю, что тот день был хорошим?
Я вновь позволил себе не отвечать. Зачем, если вопрос был риторический?
– Его смерть перевернула в твоей душе многое. Ты… как будто бы даже повзрослел после нее, стал старше. Увидел новый свет в прежнем безбашенном существовании.
– Что? – переспросил я, подняв на нее взор. Егоровна как будто плавала в каком-то своем супе из объяснений.
– Видишь ли, ты кидался куда ни попадя. Опасность? Ты не чуял ее, как будто желал взять себе ее имя. Что ж, иногда мироздание, сколь бы смешно это ни звучало, в самом деле отвечает на подобные позывы. Ты стал той самой опасностью – для других. Убивал, не ведая ни пощады, ни жалости…
Я хотел возмутиться, но она коснулась пальцем моих губ, заставив умолкнуть.
– Тише, мальчик, тише. Все хорошо. Я не осуждаю. Если не ты, значит тебя – в этом мире все довольно скверно устроено. Знал бы ты, как мне самой не нравится такой миропорядок, но что поделать? Но что касается тебя – ты начал осознавать с того момента, что другим опасно быть рядом с тобой. Ты, словно магнит, притягиваешь неприятности – и ладно бы только на свою голову. Ну, будет. Ты помнишь, что было дальше?
– Похороны, – мрачно заявил, я и она кивнула. Сладко зажмурилась, велев продолжать, ибо она внимательно слушает. Я поежился – воспоминания о тех днях были не лучшими, а бередить старые раны хотелось меньше всего.
Но выбора у меня не было.
***
Лило как из ведра.
Думал, так бывает только в кино – черный кадиллак-катафалк, разодетые в черное друзья и родственники, священник с заумным лицом: смотрит, будто познал всю суть.
И все это на фоне непрекращающегося дождя и ровненьких, словно по линеечке, прибранных могил и белых крестов.
Наверное, только в кино так и бывает, потому что нам достался отпевала-самодур, старое, неприбранное кладбище и мерзкий дождь.
Не люблю похороны.
В мире сложно найти человека, которому они в самом деле были бы по нраву. Гроб, скорбь, опущенные руки и взгляд, так и вопрошающий у земли – что делать дальше?
Я просил прийти Славю. Просить ангелицу оказалась сложнее, чем искать зимой цветы – она во всем искала выгоду. Для себя или для своей ангельской клики.
Я знал, что она откажет еще до того, как увидел, а потому не удивился. Словно извиняясь, девчонка предложила взамен овладеть ее телом, но мне было точно не до этого.
Славя сказала, что не понимает людей, а я еще и самый непонятный на ее памяти. Я лишь кивал ей в ответ, обещая себе, что отнюдь путь в церковь для меня закрыт. Это потом мне в голову придет догадка, объяснившая ее поведение, а тогда я был крайне зол и взбешен.
