Девушка еще ближе поднесла лампу. Волков зажмурился от боли, а кузнец все ковырялся и ковырялся в ране, пытаясь поддеть наконечник. Солдат еле сдерживался, у него уже звенело в ушах, когда кузнец сказал:

– Все. – И бросил на стол черный, весь в сгустках крови, похожий на шип наконечник болта. – Фу, как будто целый день работал.

Волков чуть отдышался и произнес, глядя на девушку:

– Шить тебе придется.

– Эй, Брунька, – сказал Ёган, – бери иголку, кроме тебя здесь шить никто не умеет.

– Ноги-то я не шила ни разу, – сказала девушка.

– Больше некому, – сказал солдат, – придется тебе.

– Ну, раз некому. – Девица залезла в сумку коновала, достала оттуда иголку, вдела нить. Извлекла туес, открыла его, понюхала.

– Что там? – спросил Ёган.

– Она, – сказала девица. – Мы борова такой же мазью мазали, когда его собаки подрали.

– Ну, что стоишь? Сшивай.

– Шить? – спросила девушка Волкова.

– Сначала обмой водой, чтоб было видно, что шьешь.

Девица оказалась на удивление ловкой. Руки ее не дрожали, зрение было хорошее. Она быстро смыла грязь и в три стежка стянула рану. Смазала ее мазью из сумки коновала и затянула чистыми тряпками, после чего Волков переоделся. Он надел исподнее, то, что носил зимой, остатками теплой воды помылся. Ёган и Брунхильда помогали ему. Кузнец просто сидел на лавке и ждал оплату, вертел в руках наконечник болта и восхищался:

– Железо доброе, так его еще и закалили. Хорошая закалка. Железо пробил, и даже кончик не погнулся.

– Сколько я тебе должен? – спросил его Волков, отправив девицу за едой.

– Случай особый. Пять крейцеров попрошу. Дадите еще два – я ваши поножи починю.

– Дам еще один, и почини поножи.

– Ну, пусть так, – сказал кузнец, прихватил поножи и ушел.

Девушка принесла еду. Солдат совсем не хотел есть, но знал, что нужно. Взяв тарелку и деревянную ложку, попробовал еду и отодвинул от себя.

– Это что? – спросил он у девицы.

– Так известно что – горох.

– Без сала, без масла?

– У нас поденщики, да каменщики, да купчишки мелкие и так едят, трескают за милую душу. Не капризничают.

– Так тут даже соли нет.

– Так они и без соли трескают.

– Я тебе не поденщик.

– Да уж вижу, капризный, как барыня.

– Принеси молока с медом.

– И все?

– Да, все. Кстати, а где поденщики твои спят?

– Известно где. На полу да на лавках.

– А комнаты есть? – Солдат вовсе не хотел спать ни на полу, ни на лавке.

– Есть одна.

– С кроватью?

– И с кроватью, и с тюфяком.

– Я буду там спать.

– Папаша никого в ту комнату класть не велит.

– Плевать мне на твоего папашу. Спать буду в той комнате на кровати с тюфяком, а сверху простыню постели.

– С простыней? – ехидно фыркнула девица. – И правда барыня.

– Еще раз сравнишь меня с барыней – получишь по заду, а рука у меня тяжелая. Неси молоко и постели постель.

Буркнув что-то едкое, девица ушла.

– Ёган! – окликнул Волков мужика, сидевшего и дремавшего на лавке.

– Да, господин.

– Перебери тряпки, посмотри, что можно отстирать, что зашить. Остальное выброси. Все доспехи и оружие отнеси в мою комнату. Лошадь мою почисть, а всех остальных покорми. – Солдат кинул мужику маленькую серебряную монету.

– Все сделаю, господин, – ответил Ёган, ловя крейцер.

– А где тот мальчишка, что поехал к монахам?

– Не знаю, господин. Дорога неблизкая, но, думаю, он уже должен ехать обратно.

Тюфяк был старый, влажный и вонял гнилью, а вот простыня оказалась хорошей и плотной. На некоторое время такая простыня задержит клопов. Нога, если ее не тревожить, почти не болела, а вот плечо ныло, ныло и ныло. Хотелось все время перевернуться и лечь поудобнее или сесть, но, как он ни вертелся, боль не проходила, выматывала, не давала уснуть.

«Увечья, болезни и смерть к контракту прилагаются, – в который раз вспомнил слова старого сержанта солдат. – Это уж не извольте сомневаться. Ad plenum».

Глава третья

– Господин, господин! К вам пришли! – тряс его Ёган.

– Что?

– Пришли к вам.

– Кто?

– От барона нашего.

Волков приподнялся на локте, огляделся; он был не в духе, заснул только под утро.

– Кто пришел-то? Ты можешь сказать? – чуть раздраженно спросил солдат.

– Так командир стражи нашей. Удо его зовут.

– Один пришел?

– Один.

– Пусть входит.

Волков сел на кровать, прислушиваясь к своим ощущениям. Нога чуть кольнула, а вот с плечом все обстояло куда хуже. Шевелить рукой было больно.

И тут в комнату вошел высокий, под самый потолок, воин. Начищенный шлем; судя по эфесу, добрый меч, старинный кольчужный обер с капюшоном, не раз бывавший у кузнеца, и поверх кольчуги чистый сюрко, белый с голубым. Цвета местного барона, как на щите при въезде в землю. Вошедшему не было и пятидесяти. Его подбородок был свежевыбрит, а почти седые усы свисали чуть ли не до груди. Сразу было видно, что это муж добрый, из старых воинов.

– Здрав будь, господин, – с заметным поклоном сказал он.

– Для тебя я не господин, но и ты здрав будь, брат-солдат. Пригласил бы тебя присесть, но, видишь, тут не на что.

Комната была забита оружием, седлами, доспехами, попонами и сбруями. Все остальное пространство занимала кровать.

– Вижу, – кивнул великан. – Я слышал, и мой сеньор тоже слышал, что ты вчера бился за нас. Барон просит тебя в гости. Рассказать, как было, как погиб коннетабль. А то баба-дура плетет не пойми что.

– Не знаю, смогу ли сегодня, – ответил Волков, отбрасывая плащ одного из ламбрийцев, которым укрывался. На левой штанине исподнего красовалось большое бурое пятно засохшей крови. – Хочу сначала, чтобы доктор осмотрел рану. А то вчера ее здешняя девица зашивала.

– Да и плечо у тебя, брат, нездорового цвета, – заметил великан.

Волков покосился на свое плечо и ужаснулся. Даже в свете маленького окна было видно, что ключица и плечо сине-багрового цвета. Волков поморщился.

– Да, доктор тебе не повредит, – заметил человек барона. – Меня зовут Удо Мюллер. Я сержант барона. – Он протянул солдату руку.

– Яро Фолькоф, отставной солдат. – Волков пожал ее.

– Солдат? Просто солдат? Кухарка говорит, что ты один всех ламбрийцев перебил, – с этими словами сержант поднял с пола добрый нож в красивых ножнах, – простой солдат вряд ли смог бы. Да и доспех у тебя добрый, и конь не солдатский.

– Нравится нож? – не стал хвастаться Волков.

– Ламбрийский, работы доброй.

– Дарю, – произнес солдат.

Сержант ухмыльнулся:

– Ну, спасибо. А что мне сказать барону?

– Скажи, что помяли меня и болт я в ногу получил. Отлежусь, подлечусь и через пару дней приеду.

– Ну, добро. Лечись, брат.

– Бывай.

Сержант вышел из комнаты.

– Ёган, – позвал Волков.

– Что, господин?

– Пусть приготовят что-нибудь на завтрак. Два яйца вареных, хлеб, и молока согреют. И меда. Не забудь меда.

– Ага, распоряжусь. – Он повернулся.

– Стой, и еще пусть ведро воды согреют. И девку вчерашнюю позови.

– Хильду, что ли?

– Брунхильду, да.

– Так не придет она. Горе у них.

– Горе? Что за горе?

– Так сын трактирщика, брат ейный, которого вы к монахам послали, так сгинул он.

– Как сгинул?

– А так и сгинул. Уехал, и более его никто не видел.

– Он же на моем коне уехал.

– Ага, еще и седло взял. И, скорее всего, взял черного жеребца. Самого дорогого. Да, точно. Вороного взял, – радостно сообщил Ёган. – Любой в его возрасте захотел бы по деревне на таком коне проехать.

– Чему ты радуешься, болван? Тот конь дороже, чем эта харчевня, будет. Это боевой конь, он этого дурака сбросил где-нибудь да сбежал. Этот дурак с переломанными лытками в дорожной канаве валяется, а коня мне искать придется.

Но если и нужно было кого упрекать солдату, так это себя, что позволил мальцу взять такого коня. Впрочем, вчера ему не до коней было.