Вот это иное дело. Это безобидно. Это пойдет. Хотя, с другой стороны, что тут смешного?

Ни с того ни с сего Артёму вспомнилось, как, желая развеселить честную компанию, однажды в кругу друзей он сообщил, посмеиваясь, будто суть сталинских репрессий заключалась в том, что преследовались все, кроме сангвиников. Меланхолик и флегматик - идеологически вредные темпераменты. Холерик опасен в принципе.

В ответ ему на полном серьезе сказали, что тоже прочли эту монографию. Даже фамилию автора назвали. Весь остаток вечера Артём ходил с лицом паралитика: половина улыбки отвалилась, половина - застыла.

Надо полагать, население наше делится на знающих о том, что они юмористы, и на тех, кто об этом еще не догадывается. А Козьма Прутков излишне многословен: «Не шути с женщинами, эти шутки глупы и неприличны».

При чем тут женщины?

Просто не шути.

Из-за угла торгового комплекса «Электра» показался вчерашний вестник. Коротышка, кажущийся издалека атлетом. Черт его знает, где он там работал, но сплетни каждый раз приносил свеженькие, самородные, не ограненные еще ни прессой, ни телевидением.

Сердце привычно екнуло. «Про меня что-нибудь, - беспокойно подумал Артём. - Даже и не что-нибудь, а известно что».

Дурацкое положение. Чем оправдаться? Можно, конечно, с возмущенной хрипотцой возразить, что все это не более чем выпад завистника-рецензента и что главный орган натуралов ничего другого, кроме клеветы, отродясь не публиковал… Да, но в том-то и закавыка, что через недельку в газете «Будьте здоровы!» выйдет первая подборка самого Стратополоха - и вранье выплывет наружу.

Хотя к тому времени, глядишь, выплывать уже будет нечему: шум уляжется, никто ни о чем не вспомнит… Или все-таки от греха подальше взять псевдоним?

Вестник приближался. С каждым шагом становясь миниатюрнее и миниатюрнее, он достиг крыльца и легко взбежал по ступенькам.

– Господа! - огласил он. - Среди нас Иуда!

– Одобряю… - лениво громыхнул в ответ кто-то из бисексуалов-язычников. - Единственный приличный еврей!

От сердца малость отлегло. Иуда - слишком громко сказано. Ни грязное обвинение в «Литературном диагнозе», ни согласие сотрудничать в желтоватой пробезугловской прессе на столь серьезное обвинение не тянут. А коли так, то смеем надеяться, что это не о нем, не об Артёме.

Зря надеялся.

– Вот он! - Палец вестника прямой наводкой уставился на Стратополоха. - Сегодня утром его сняли с учета в поликлинике.

– Че-го-о?.. - изумленно выдохнул Артём, приподнимаясь над столиком. - Ты что тут пургу метешь? С учета не снимают.

– И мы тоже так думали, - зловеще откликнулся карманный викинг. - Вплоть до сегодняшнего дня.

Собрание пребывало в растерянности. Действительно, ни о чем подобном никто никогда не слыхивал.

– Зомби! - вскочив, завопила Пуговка. - Послушайте меня! Он закодировался! Он добровольно закодировался!

– Кто?! Я?! - вскинулся Артём. - Дайте портрет! Дайте сюда портрет?

Выяснить, закодирован человек или не закодирован, было довольно просто: закодированный никогда не сможет осквернить изображение доктора Безуглова или хотя бы неодобрительно о нем отозваться. Одна только мысль о подобном кощунстве тут же отзовется судорогами, а то и припадком.

Существовали также проверки на никотин, на алкоголь, даже на произнесение матерных слов - смотря от чего кодировали.

– Пусть тогда скажет при всех… - Лицо Пуговки внезапно отупело, и требование так и не было предъявлено. Что сказать при всех? «Я люблю Родину»? Теперь, пожалуй, и скажет…

– Пусть принесет больничную карточку! - нашлась она. Артём шагнул из-за стола, одернул пиджак.

– Карточку мне никто на руки не даст, - глухо произнес он, но такая запала тишина, что все расслышали. - А выписку - принесу. Сейчас пойду и принесу… - Неистово повернулся к вестнику и в свою очередь воткнул палец в воздух. - И ты, гад, у меня эту выписку съешь! При всех!..

Стратополох был настолько взвинчен, разозлен и встревожен (не бывает же дыма без огня!), что вопреки собственным обычаям воспользовался городским транспортом ради каких-то двух остановок. Выскочив из троллейбуса на проспекте Поприщина, устремился знакомым путем вверх по узкой зеленой улочке, извилисто взбегающей к бело-розовому особнячку поликлиники. И все же, поравнявшись с памятным торцом жилого дома, не мог не приостановиться.

Отчаянная борьба доктора Безуглова с психической эпидемией, иначе говоря, с культом собственной личности, продолжалась. Глухая стена была теперь задрапирована новым живописным полотном, с которого куда-то поверх голов прохожих преданно взирали счастливая девочка и не менее счастливый мальчик - оба, понятно, с юннатскими галстуками на стройных, безупречно чистых шеях. В нижней части плаката значилось: «Спасибо, доктор!»

Пополизаторство (оно же анилингвус), судя по всему, помаленьку превращалось в род искусства. И не придерешься ведь ни к чему! Мало ли докторов на белом свете?

А с другой стороны, стоит ли вообще ломать национальные традиции? Так уж повелось издавна, что с матом у нас борются матерщинники, с алкоголизмом - алкоголики…

Ох, не одолеть вам, доктор, этой психической эпидемии.

Хотя почему бы и нет? Общественная язва, как известно, считается излеченной, когда к ней привыкают настолько, что просто перестают замечать.

Проскочив мимо пугающего плакатика на входе «Познавая себя, обессмысливаешь окружающую действительность», Артём миновал одну за другой таблички «Тавматург», «Пивдиатр», «Гиппиатр» - и остановился в конце коридора перед нужной дверью. Открыл, вошел.

– Мне сказали, что я снят с учета!

Добрейший Валерий Львович взглянул сквозь сильные линзы на незваного гостя строгими преувеличенными глазами.

– Что вы имеете в виду?

– Что я уже не числюсь у вас патриотом!

– Патриопатом, - уточнил участковый.

– Ну патриопатом!

– Вообще-то это врачебная тайна… - с неудовольствием начал было Валерий Львович, затем, глядя на трагическую физиономию Стратополоха, не выдержал, улыбнулся.