Мне, следует признаться, его тоже задавали не единожды. Но не девчушки-комсомолки, для которых я «слишком старый», а серьёзные мужики. У них я, красный командир, в большом авторитете, вот они ко мне и обращаются за советами. Но у них самый животрепещущий вопрос — не про коммунизм.

— Ты скажи нам, товарищ командир, что будет, когда вы уйдёте? Уйдёте ведь? А то твои красноармейцы девкам такие страсти рассказывают, что страшно верить.

— Уйдём. И не пугают вас мои бойцы, а правду говорят, что было у нас, когда фашисты сюда пришли. И людей живьём жгли, и расстреливали. Да что там рассказывать? Ваши же уже плавали в Малявку, тамошние должны были поведать, как себя ведут эти немцы. Ну, чего отнекиваетесь? Знаю, что плавали. Долго говорить не буду, скажу только, что у нас они каждого четвёртого жителя Белоруссии убили.

Деревню Малявка эсэсовцы, конечно, не сожгли, но выявленных коммунистов и комсомольцев сразу же расстреляли. И, в отличие от нас, пограбили людей знатно. Ну, то самое знаменитое «Матка, курка. Матка, яйки. Матка, млеко». Собак всех перестреляли. Я и раньше про это в книжках про войну читал, но на примере этой деревни убедился, что есть у фрицев такой обычай.

— Уходить поздно уже, — со вздохом пробурчал один из мужиков лет сорока пяти.

— Поздно. А вот продукты какие-никакие спрятать где-нибудь в лесу, чтобы с голоду не помереть, когда они грабёж начнут, ещё не поздно. И оружие, если у кого есть, припрятать, тоже. Через годик за владение им можно будет и на виселицу угодить.

— А ваша Советская власть, значит, их всё равно прогонит? — угрюмо пробурчал другой, пятидесятилетний бородач, по говору немного отличающийся от местных.

— Прогонит, прогонит, — насмешливо глянул я на него. — И, надеюсь, даже раньше, чем это было там, у нас. В это время у нас всё намного хуже было: Минск ещё 28 июня сдали, фронт был по Березине, триста тысяч красноармейцев в окружении западнее Минска погибли или в плен попали. Считай, что тоже погибли, потому что немцы большинство из них голодом и болезнями уморили. А сейчас Минск стоит, немец только-только к Укрепрайонам подбирается. Прогоним и займёмся предателями, прислуживавшими им. Даже через тридцать пять-сорок лет им прощения не будет.

Не знаю, были ли у этого недовольного Советской властью мысли немцам предаться, но тезис о неотвратимости возмездия за предательство озвучил. Так что пусть теперь кумекает.

Оказалось, плохо я думал про этого мужичка. Потому как в тот же день, когда я вечером возвращался от Алеси, подкараулил он меня уже возле взводных позиций.

— Хочу в Красную Армию вступить, граж… товарищ командир.

Нужно сказать, очень он меня этим удивил.

— Вы же, как я понял, Советскую власть… не очень любите, а собрались её защищать.

— Да, особо не за что мне её любить. Только, как я политическую ситуацию понял, вы не столько за неё сражаетесь, сколько за весь народ. А власть… Много я властей за свой век повидал. И царскую видел, и белую, и красную, и польскую. И под немцем в восемнадцатом побывал. Ни от одной добра не было. За Советскую власть воевать не пошёл бы, а вот за народ — не побрезгую.

— Репрессированный?

— Дважды «привлекался». Первый раз, как «белобандит», ещё в двадцатом, а второй раз в тридцатом, как «подкулачник», — глянул на меня исподлобья Павел Миронович. — Вот, когда освободился, и забился в глушь, чтобы снова внимания «органов» не привлекать.

— А чем занимаетесь?

— Рыбачу понемножку… Но, ясное дело, после «белобандитствования» и стрелять умею, и с пулемётом обращаться. Больше, конечно, с «Максимкой», но у вас, я погляжу, их нету. А в солдатах, как я слышал из разговоров ваших красноармейцев, у вас некомплект.

— В каком вы звании?

— У Деникина до унтера дослужился, — усмехнулся «антисоветчик».

Знать, не так прост этот «радетель за народ»!

В общем поговорили. И я ему сразу сказал, что самолично решения о его мобилизации в армию принять не могу, буду командованию докладывать. Тем более, не один он добровольцем просился, ещё четверо деревенских парней изъявили подобное желание, насмотревшись, как девицы отдают предпочтения моим бойцам.

Кто такая Алеся? Вдова местная. Моя ровесница: ей тоже двадцать пять. Только я свадьбу отложил до окончания треклятых учений, а у неё дочери уже почти семь лет, и муж три года назад под лёд провалился и утоп.

Осуждать будете за то, что верность невесте не храню? Осуждайте. Только невеста моя, кстати, тоже Алеся, осталась где-то там, в далёком будущем, куда нам, судя по всему, возврата не будет. Может быть, из-за того, что имена у них одинаковые, меня и не очень мучили угрызения совести. И здешняя Алеся, и я прекрасно понимаем, что всё у нас очень ненадолго: уйдёт наш полк, и исчезнем мы из жизни друг друга. Но не смогли устоять против природы после того, как она накормила меня за помощь по хозяйству. И понял я, чем дело закончится, когда она принялась дочку к родне спроваживать.

Приказ уходить отдали утром 8 июля. Будем прорываться из полуокружения. К этому времени вопрос приёма на службу добровольцев в штабе полка одобрили. Оказалось, и в самих Миорах таких набралось десятка два, так что получили мы какое-никакое, но пополнение. И Павел Миронович, быстро разобравшийся с устройством ПКМ, теперь у нас во взводе штатный пулемётчик. Пока в «гражданке», но при первой возможности и его, и остальных приоденем в красноармейскую форму.

До Турково добрались, не встретив ни единого немца. Лишь в самом населённом пункте оказался взвод мотоциклистов, выставленный в качестве дозора. Но полковая разведка даром хлеб не ест, поэтому смогла обойти деревню на двух «бардаках», БРМ-1К и двух бронетранспортёрах. В результате их действий выяснилось, что следующий немецкий заслон выставлен в пяти километрах южнее, на мосту через какую-то речушку. Но там уже есть пара противотанковых пушчонок и два бронетранспортёра. Для нас — полная фигня.

Как и ожидалось, когда под вечер в Турково ворвались два взвода на БТР-70, мотоциклисты, кто успел вскочить на «железных коней», рванули по дороге в сторону Дисны. Прямо под пулемёты разведчиков…

«Языки» сообщили, что передовые части 290-й пехотной дивизии 56-го армейского корпуса уже начали входить в Дисну и готовить переправу через Западную Двину. Но основная масса войск дивизии всё ещё находится на марше, растянувшись аж от Буевщины. В Дисне же ещё находится штаб эсэсовской дивизии, уже изготовившейся для удара по Полоцкому укрепрайону вдоль Двины.

Ночь прошла в переброске двух мотострелковых батальонов (каждый — усиленный танковой ротой) поближе к дороге, соединяющей Шарковщину с Дисной, по которой и движутся подразделения 290-й пехотной. Днём движутся. Ночью же — отдыхают в какой-нибудь придорожной деревне. Ещё один батальон с танковой ротой нацелился на городок (помнится, в 1981 году Дисна числилась самым маленьким городом БССР). Благо, наша техника, в отличие от танков 1941 года, оборудована глушителями, и уже на расстоянии в километр её не слышно даже ночью. А поскольку водители пользовались приборами ночного вождения, даже самые зоркие немецкие часовые не могли заметить ни единого отблеска фар.

За ночь разведка сняла охрану упомянутого моста. Совсем без стрельбы не получилось, но, судя по тому, что никакого подкрепления к фрицам не прибыло, несколько выстрелов у моста ничьего внимания не привлекли.

В шесть утра, ещё до того, как только-только проснувшиеся фрицы возобновили своё движение, полковая артиллерия ударила по разведанному скоплению техники на окраине городка, а батальонные миномётчики принялись крыть из «самоваров» по забитым машинами улицам деревень, выбранных целями наших ударов.

К восьми утра батальон уже зачистил село Николаево от остатков гитлеровцев. А Павел Миронович Сапега, неплохо поработавший в качестве пулемётчика, приволок ко мне немца без фуражки, но с золотыми «плетёными» погонами на красной подложке и с красными петлицами, украшенными какой-то затейливой золотой хренью.