— Понятно. Теперь расскажи про Лондон, Дональд. Расскажи про театры и биоскопы.
— Там не говорят «биоскопы», там говорят «кино» или «картина».
— Послушай, Дональд, — решилась она, потому что было уже двадцать минут пятого, — скажи мне честно одну вещь.
— Выкладывай, — сказал Дональд.
— Почему дядя Чаката держит у себя Старого Тейса?
— Я не хочу остаться без работы, — сказал он.
— Честное слово, — сказала она, — я тебя не выдам, если ты расскажешь про Старого Тейса.
— Эту историю знает вся колония, — сказал Дональд, — но первый же, кто расскажет ее тебе, будет иметь дело с Чакатой.
— Помереть мне на этом месте, — сказала она, — если я проболтаюсь дяде Чакате.
— Сколько, ты говоришь, тебе лет? — спросил Дональд.
— Скоро тринадцать.
— Так это случилось за два года до твоего рождения — стало быть, пятнадцать лет назад, — когда Старый Тейс…
В свое время Старый Тейс женился на девушке-голландке из Претории. Задолго до того, как определиться на работу к Чакате, он знал, что жена ему изменяет. Эти измены имели одну особенность: ее интересовали исключительно англичане. Молодые англичане-колонисты в хозяйствах, где работал Тейс, заслуженно или незаслуженно выслушивали от него обязательное: «Ты совершил прелюбодеяние с моей женой, ты свинья». Завязывалась драка, либо Тейс припугивал ружьем. При любом исходе и независимо от того, были эти молодчики любовниками его жены или не были, Тейса обычно гнали с работы.
Поговаривали, что он собирается пристрелить жену под видом несчастного случая. И только широкая огласка его намерений не позволяла ему осуществить этот план, если, конечно, он замышлял это всерьез. Само собой, он поколачивал ее время от времени.
Тейс рассчитывал со временем обзавестись собственной фермой. Чаката знал о его неприятностях и взял к себе табачником. Он дал им домик, они въехали.
— Чуть какая неприятность с супругой, Тейс, — сказал Чаката, — сразу ко мне, потому что мы страна молодая, на одну белую женщину четверо белых мужчин, и тут уж без неприятностей не обойтись.
Неприятность произошла уже в первую неделю — с полицейским.
— Знаешь что, Тейс, — сказал Чаката, — я с ней потолкую.
В жизни ему часто выпадала эта тягостная обязанность — укорять слуг за распущенность. В доме Паттерсонов, в Англии, без этого не обходилось и дня.
Хэтти Тейс не была красавицей, она, прямо сказать, была драная кошка. Однако Чаката не только не смог ее вразумить, но еще и с собой не совладал. Она плакала. Говорила, что ненавидит Тейса.
Здесь Дональд прервал рассказ и дал справку.
— В Англии, чтоб ты знала, такие вещи немыслимы.
— Правда? — сказала Дафна.
— Нет, любовные связи там есть, только они налаживаются постепенно. Отношения с женщиной надо строить. В Англии мужчина с положением Чакаты может разжалобиться, если шлюха пустит слезу, но он не ляжет с ней сию же минуту в постель. И климат там холоднее, и девушек больше.
— Понятно, — сказала Дафна. — А что потом сделал дядя Чаката?
— После того как он свалял дурака, ему стало стыдно. Он сказал ей, что это была минутная слабость, что это в первый и последний раз. Только это не был последний раз.
— Тейс узнал об этом?
— Тейс об этом узнал. Он пошел к миссис Чакате и попытался ее изнасиловать.
— И что-нибудь вышло?
— Нет, ничего не вышло.
— Наверное, от нее пахло перегаром. Наверное, это его и отпугнуло.
— В Англии, — сказал Дональд, — девочки в твоем возрасте не очень разбираются в таких вещах.
— Понятно, — сказала Дафна.
— Там все по-другому. Так вот, миссис Чаката пожаловалась Чакате, просила его пристрелить Тейса. Чаката, конечно, не послушался и, наоборот, дал Тейсу повышение, сделал управляющим на сушильнях. С того дня Чаката не видел миссис Тейс, даже не глядел на нее. Увидит ее около фермы и сразу смотрит в другую сторону. Тогда она написала ему, что безумно его любит и если он не допустит ее к себе, то она застрелится. Она написала печатными буквами на африкаанс.
— Чаката не станет отвечать на такое письмо, — сказала Дафна.
— Совершенно верно, — сказал Дональд, — и миссис Тейс застрелилась. Старый Тейс поклялся, что однажды расквитается с Чакатой. Поэтому миссис Чаката и спит с ружьем. Она умоляла Чакату избавиться от Старого Тейса. И конечно, надо бы избавиться.
— Он не сделает этого, ты же понимаешь, — сказала Дафна.
— Его удерживают только угрызения совести, — сказал Дональд, — и английская честь. Если бы Старый Тейс был англичанином, Дафна, он бы уже давно убрался с фермы. А этот — нет, на Библии поклялся, что дождется расплаты.
— Наверное, все дело в нашем климате, — сказала Дафна. — Мне никогда не нравилось, как Старый Тейс смотрит на меня.
— Колония — дикое место, — сказал Дональд. Он встал и налил себе виски. — Я допускаю, что мы справились с туземцами. Допускаю, что справились с леопардами…
— А Мозес? — сказала Дафна. Два года назад ее друга детства загрыз леопард.
— Это единственный случай. Мы начинаем справляться с малярией. Но мы не справились с дикарем, который сидит в нас самих. И в такой глуши, как наша, он лезет наружу.
Он допил и налил себе еще.
— Если ты уедешь в Англию, — сказал он, — не возвращайся назад.
— Понятно, — сказала Дафна.
К машине она пришла, опоздав на десять минут. За нее уже беспокоились.
— Куда ты девалась? Пропала куда-то… Мы всех спрашивали…
Джон Коутс, паясничая, сказал девчоночьим голосом:
— Она бродила по вельду и слушала птичку-«уходи».
* * *
«Еще пять лет — и я поеду в Англию. Еще четыре года… Еще три…»
Между тем жизнь в колонии с каждым годом становилась интереснее. Собственно говоря, жизнь оставалась такой же, как всегда, но с годами Дафне открывалось больше интересных сторон в ней.
Она ездила в Кению погостить у замужней кузины, ездила с миссис Коутс в Иоганнесбург обновить гардероб.
— Совсем английской красоткой становится Дафна, — говорил Чаката.
На самом деле она была совсем не по-английски светлой, она пошла в отцову родню, кейптаунских дю Туа, смешавших голландскую и гугенотскую кровь.
В шестнадцать лет она сдала экзамены в столичный педагогический институт. На каникулах она флиртовала с Джоном Коутсом, тот катал ее на маленьком немецком «фольксвагене», который ему расстарался достать отец. В воскресенье днем они ехали в «Уильямс-отель» на главном шоссе выпить чаю и искупаться в бассейне — туда каждый выходной выбирался из своих углов весь округ.
— В Англии, — говорила Дафна, — можно купаться в реках. Там нет ни глистов, ни крокодилов.
— В Европе скоро будет война, — сказал Джон.
Дафна сидела на веранде в новых полотняных брюках, потягивала джин с лаймовым соком и радостно изумлялась тому, что она взрослая, что с ней здороваются соседи.
— Привет, Дафна, как у вас с маисом?
— Не жалуемся, а у вас?
— Здравствуй, Дафна, что у вас с табаком?
— Старый Тейс говорит — сгнил.
— Я слышал, Чаката продал «Стрелку».
— Предложение было выгодное.
Она дважды выбиралась в «Уильямс-отель» на танцы. Молодой Билли Уильямс, учившийся в Кейптауне на врача, сделал ей предложение, хотя полагалось бы знать, что ей надо кончить институт, потом два года пожить в Англии у тамошних Паттерсонов и уж потом думать о замужестве.
Война началась, когда она только-только приступила к занятиям в институте. Все ее старые и новые кавалеры интригующе выросли в ее глазах, когда надели форму и стали наезжать в краткосрочные отпуска.
Она увлеклась гольфом. Порой, загнав мяч в лунку и переходя к другой метке, она отставала от партнеров или вовсе замирала на месте.
— Тебе нездоровится, Дафна?
— Нет, просто я слушаю птичку-«уходи».
