Физик резко вдохнул. Я увидел, что задел за живое. Это была обычная критика теоретической физики, - сказал он. На самом деле сейчас люди пытаются сократить финансирование таких проектов, как Большой адронный коллайдер, потому что считают эти вопросы не научными, а спекулятивными. Но эти вопросы можно проверить эмпирически. В настоящее время технологий для этого не существует, но со временем они появятся.
Правда, продолжал он, заключается в том, что люди возражали против этих теорий не потому, что они были теоретическими, а потому, что считали такие выводы неприемлемыми. Многие из недавних открытий в области квантовой физики разрушили нашу веру в исключительность человека. Они показали, что на самом деле мы не являемся центральной драмой Вселенной, что мы - всего лишь временные коллекции вибраций в фундаментальных квантовых полях. "Люди хотят верить, что жизнь имеет смысл, что человек стоит в центре бытия". Он посмотрел прямо на меня и добавил: "Вот почему религия остается такой соблазнительной даже в современном мире".
В этот момент я пытался вспомнить цитату Нильса Бора, который однажды сказал что-то подходящее о физике и религии, когда архитектор резко повернулся ко мне и признался, что шведы, подобные ему, испытывают дискомфорт от разговоров о религии.
"Часто говорят, - сказал он мне, - что мы скорее обсудим нашу сексуальность или гигиенические практики, чем раскроем вопросы веры". Однако, продолжал он, когда ему приходилось задумываться над этими вопросами о Вселенной - когда он думал о странностях космоса и возможности существования множества космосов, - он не мог не испытывать религиозного благоговения. Он надеялся, что я прощу его, сказал он, за вольное употребление этого слова; он имел в виду лишь то, что в эти моменты он испытывал своего рода самотрансценденцию. Конечно, никто не может прочитать о современной науке и сделать вывод, что Вселенная имеет к нам какое-то отношение или существует для нашего блага. Мы как вид должны быть меньше, чем мельчайшие букашки в ее завораживающих масштабах.
Когда он говорил, мне казалось, что его поднимает вверх сила его собственного видения, в самые высокие точки космоса, и он наблюдает, как Земля становится все меньше и меньше, пока не уменьшится до одного пикселя. Арендт однажды назвала вид на Землю из космоса "Архимедовой точкой", опираясь на популярный анекдот о том, что Архимед однажды заявил, что мог бы сдвинуть саму Землю, "если бы ему дали другой мир, чтобы стоять на нем". Для Арендт это была идеальная метафора научного стремления выйти за пределы человеческой позиции, возможно, даже за пределы самого пространства и времени, чтобы лучше понять наше место во Вселенной. Научная перспектива, писала она, пытается сделать все происходящее в мире "действительным за пределами человеческого чувственного опыта... действительным за пределами человеческой памяти и появления человечества на земле, действительным даже за пределами возникновения органической жизни и самой земли". Возможно, именно поэтому такие решения, как теория мультивселенной, были столь привлекательны: они предоставляли, в буквальном смысле, "другой мир, на котором можно стоять", чтобы мы могли расширить взгляд науки от третьего лица и охватить всю нашу Вселенную.
-
На следующий день после ужина я отправился в Копенгаген, который находился всего в нескольких минутах езды на поезде по Балтике. Конференция начиналась только на следующий день, и, кроме саунд-чека на месте проведения конференции, у меня была свободная вторая половина дня. Когда я вышел из здания вокзала, было сыро и пасмурно, а улицы были переполнены другими туристами. Я взял напрокат велосипед и пару часов бесцельно катался по городу, не имея в виду никакого конкретного пункта назначения. Примерно в середине дня тучи потемнели, и начался дождь. Я завел велосипед в парк, чтобы укрыться под деревьями, и несколько минут стоял там под высокими соснами, ожидая, когда дождь закончится. Только потом я огляделся и увидел, что нахожусь не в парке, а на кладбище. Судя по всему, это было очень большое кладбище. На карте, прикрепленной к одной из оград, был список известных людей, похороненных здесь. Я начал просматривать список, и не успел я признаться себе, что ищу, как он оказался там: Нильс Бор, физик, который пришел мне на ум накануне вечером. Такое странное совпадение. Это было одно из многих "удвоений", как я их называл, произошедших на той неделе. Я часто сталкиваюсь с подобными отголосками - образами, именами или мотивами, которые повторяются в течение нескольких дней, так что мир кажется пронизанным заметной закономерностью. Иногда образ, приснившийся мне во сне, вновь появляется на следующий день в бодрствующей жизни. Когда я еще был христианином, эти моменты были наполнены смыслом, и я верил, что Бог говорит со мной, но теперь они казались произвольными и бессмысленными. Совпадения в большинстве случаев являются ментальным феноменом: закономерности существуют в сознании, а не в мире.
Я запомнил дорогу к могиле и начал толкать велосипед по центральной дорожке кладбища. Бор был пионером квантовой физики вместе с Вернером Гейзенбергом, Максом Планком и другими в 1920-х годах. Он был ответственен за то, что сейчас называется копенгагенской интерпретацией физики, которая, к сожалению, стала ассоциироваться с фразой "Заткнись и вычисляй", обозначающей твердое убеждение (широко распространенное на современных физических факультетах), что физики должны придерживаться прагматического применения квантовой механики и не задавать вопросов о ее основах или о том, что все это значит. Но взгляд Бора был более тонким. Он просто считал, что наблюдатель имеет фундаментальное значение для квантового эксперимента, что невозможно понять, что происходит в мире, не принимая во внимание нас самих и наш разум. Он никогда не заходил так далеко, чтобы предположить, что разум вызывает коллапс волновой функции, но он признавал, что в процессе эксперимента физик запутывается с миром, так что невозможно отделить наблюдателя от наблюдаемого. Для Бора это полностью изменило предположения научного метода. Больше не могло быть чисто "объективного" взгляда на мир, который учитывал бы всю картину в целом. Наука всегда относилась к конкретному наблюдателю и должна была признавать наше субъективное мировоззрение как людей. Мы не могли говорить о реальности, не говоря о себе.
По крайней мере, именно так я интерпретирую его взгляды, которые настолько сложны и непоследовательны, что до сих пор ведутся споры о том, во что он верил на самом деле. Сам Бор не боялся самопротиворечий: одной из его любимых тем был "парадокс" - понятие, которое, по его мнению, лежало в основе квантовой физики. Он был известен тем, что произносил апофегмы, которые оказались чрезвычайно цитируемыми. "Вы не думаете, вы просто логичны", - часто говорил он коллегам. Однажды, после лекции более молодого физика, он подтвердил, что все согласны с тем, что теория молодого человека безумна. "Вопрос, - сказал он, - в том, достаточно ли она безумна, чтобы иметь шанс оказаться верной". Бор считал, что всякий раз, когда мы сталкиваемся с парадоксом, это признак того, что мы столкнулись с чем-то истинным и реальным. Это объяснялось фундаментальным разрывом между реальностью и разумом - разрывом, который причудливый квантовый мир сделал очевидным: объекты могли находиться в двух местах одновременно или запутываться таким образом, что влияли друг на друга, даже находясь на расстоянии световых лет друг от друга. Мы, люди, не могли правильно мыслить об этом мире или говорить о нем связно. Чтобы заниматься наукой, мы должны были перевести эти квантовые явления на язык классической физики - сославшись на причину и следствие, пространство и время, - признавая при этом, что этот язык неизбежно метафоричен и антропоцентричен. "Физика - это не то, как устроен мир", - сказал он однажды, - "это то, что мы можем сказать о мире".
