– Государь бесконечно мудр, – заметил министр.

Мишель снова залепетал:

– Удивительно злосчастная кампания. Мы были уверены в ее успехе. Наши доблестные, испытанные на Кавказе полки были экипированы наилучшим образом. Опытнейшие командиры разрабатывали военные действия. Разведка исправно собрала сведения о силах неприятеля, который выставил против нас шотландских горных стрелков. Наш штаб…

Мишель благоразумно не сказал «я».

– Наш штаб полагал завершить кампанию в три недели. Разбив или обратив в бегство шотландские полки. Но они… Они…

– Так и не появились? – участливо подсказал морской министр.

– Да!.. нет. То есть и да, и нет. Неприятель повел себя крайне необъяснимо. Атаки начинались ровно в полночь. Можно было сверять по брегету. Наша армия всякий раз дралась блистательно и наносила неприятелю страшные потери. Но… но…

Челюсть Мишеля задрожала. Меншиков – весь в сиянии вчерашних ласк – искренне пожалел его:

– Неприятель обладал слишком весомым численным преимуществом?

– Нет.

– Превосходил вооружением?

– Нет.

– Неужели храбрость наших солдат и боевой дух…

– О нет! Все это на надлежащей высоте.

– Так что же? В армии началась эпидемия холеры? – Тон морского министра стал раздраженным.

– Нет.

– Черт вас побери, князь! – воскликнул в сердцах министр. Чашки отозвались тоненьким фарфоровым звоном. – Вытягивать из вас сведения – все равно что вытаскивать экипаж из воронежской грязи!

Мишель закрыл лицо руками. А министр метал громы и молнии:

– Говорите толком, если желаете, чтобы я вам помог. Или выкатывайтесь вон! В отставку! В имение!

При каждом залпе министра Мишель вздрагивал. Потом проговорил из-под ладоней:

– Это неописуемо, Александр Сергеевич. Неприятель нападает среди ночи. А к утру исчезает. Не оставляя ни оружия, ни убитых, ни раненых. Мы не сомневаемся, что в каждом бою наносим неприятелю большие потери. Но черт подери, мы их не видим! Нет даже трупов!

– Хм, – только и сказал Меншиков.

– Такая тактика производит тяжелое впечатление на наших солдат. Вкупе с тяжелыми природными условиями. Вкупе с…

Не стоило добавлять: «воровством интендантов». Груз сведений сломил его самообладание, Мишель отнял от лица руки и взвизгнул:

– Mon dieu!.. Александр Сергеевич, мы вляпались! Этот Афганистан… Мы не кончили кампанию в три месяца. Хуже того. Не кончим и в три года. Возможно, никогда. В ней не победить. В ней можно только завязнуть. Для России это второй Кавказ!

Он посмотрел на министра с надеждой.

Морской министр задумчиво смотрел в свое отражение в лакированной столешнице. Барабанил по нему пальцами.

Вы, наверное, уже вовсю стараетесь припомнить карту и задались вопросом: а где, собственно, в Афганистане – море? Разве оно там вообще есть? Горы – да. Пустыни – да. Но при чем здесь морской министр?

Ни у кого из знавших князя Меншикова и государя Николая Павловича такого вопроса не возникало.

Море тут было ни при чем. Да и князь во флотских делах был ни ухом ни рылом. Карьеру его подпирало другое умение: князь Меншиков умел острить. Причем понятно. Нет, не умение, а дар богов, бесценный дар. Потому что император ненавидел дурные новости, затейливых людей, сложные идеи, серьезных женщин, неудачников и неудачи. Он их всех боялся. Но князь Меншиков обо всем этом умел рассказать так, что бояться было нечего. Все выглядело смешной ненужной дуростью.

Когда господин Клейнмихель предложил проект железных дорог, князь Меншиков в комитетском споре ответил: «Если у нас с Клейнмихелем дойдет до дуэли, я предложу не шпаги и не пистолеты. Мы сядем в вагон поезда. Там увидим, кого убьет!»

Император посмеялся. Но железную дорогу все-таки построили. А Клейнмихель получил баронский титул. Из чего ясно, что тактика князя Меншикова приносила плоды не всегда. Но сам он говорил «почти всегда». Он был из тех, кому стакан всегда наполовину полон, а не наполовину пуст. Что, согласитесь, обычно нравится людям. Доклад его государю об Афганской кампании и состоянии дел в войсках выглядел так:

– …Да, кстати. Князь Туркестанский. Гюленша дала ему отставку.

– Ну! – Оловянный взор императора блеснул интересом.

– Туркестанский, желая оправдать дарованный вашим величеством титул, застрял в афганских горах. Все рыскает с армией в поисках неприятеля. Друг друга пощипывают, и так уже который месяц. Говорят, что…

– Что же мадемуазель Гюлен? – нетерпеливо перебил император. – Еще горюет? Уже нет? Кто новый счастливец?

Князь Меншиков со сдержанным достоинством поклонился. Джентльменская улыбка в усы развеивала последние скабрезные сомнения.

– О, – поудобнее уселся в кресле император. Он ждал подробностей.

– Так вот, Афганская кампания, ваше величество, – искусно напомнил Меншиков.

Император поморщился, замахал рукой, как будто над ухом звенел невский комар, известный своим противным голосом:

– А к черту, к черту Афганистан. Закругляйтесь!.. Так что Гюлен?

На том все и кончилось.

Горы нависали темными громадами. Звезды были холодны, как иней. Она поглубже сунула руки в муфту – вынимать их не хотелось. Сквозь расщелину дорога внизу кремнисто блестела, заставляя всякого культурного русского вспомнить строки Лермонтова. Но дама этим языком не владела. А русских здесь не было. Отступили. В этом вся причина… Причина, по которой она мерзнет.

Ступни в козловых ботинках окаменели. Холод забирался под колокол юбки, и по ногам, к самым панталонам, пробегали молнии озноба. Зубы начали выстукивать дробь. Наконец она их увидела! Красные мундиры в темноте казались фиолетовыми. Пышные высокие плюмажи напоминали меховые шапки пехотинцев, но она уже научилась различать их даже в темноте. Блестели дула орудий, стволы винтовок и дудки волынок. Ночь была впереди. Они шагали бодро. Ать-два. Левой-правой. Неутомимые, неуязвимые. Равнодушные к холоду. Она не удержалась от улыбки. Грустной и нежной – почти материнской. Милые создания.

Но пора.

Скоро рассвет. А петухов здесь нет. Вот и приходится все самой, все самой…

Она выпростала из муфты руку. Блеснул между пальцами свисток.

Высокий звук пробил в ночной тишине отверстие с игольное ушко.

Строй остановился. Негромкие команды офицеров тут же сменились бряцанием: затягивали ремни, оправляли палаши. Смирно!

Первыми оттолкнулись от земли солдаты арьергарда. Движение бежало по колонне с конца в начало – точно невидимые пальцы отдирали ленту. Воздух заполнился шуршанием и треском, как от стаи саранчи.

Дама терпеливо разглядывала носки своих башмаков – чтобы опять не увидеть ненароком в небе такого, что оскорбит свойственную ее полу стыдливость, ибо шотландские стрелки (за исключением офицеров) не имели обыкновения носить панталон или «невыразимых».

Выждала достаточно. Подняла подбородок. Черные точки людей в воздушной тьме были едва видны. Помахала небу рукой в перчатке, а потом ею же опустила с полей шляпы на лицо плотную вуаль. Ощутила на губах ее холодное сетчатое прикосновение. Сдула:

– Бр-р-р-р.

Хотелось к огню, к камину, к чаю.

Доктора Даля полковник нашел у хирургической повозки. Доктор сидел на перевернутом ведре, в котором обычно выносили ампутированные руки и ноги. Курил трубку. Он так устал, что не вскочил, не поздоровался. Только скосил на Тучкова глаза.

Все они устали. Устали не сегодня. Устали за много недель. Какая странная эта кампания. Ночные бои. А днем тишина, от которой в голове какой-то стеклянный шум. Верно говорят про англичан: все они малость ку-ку. Так и самому спятить можно. Тучков сел рядом с доктором прямо на землю. Едва тело перестало двигаться, его сразу начало клонить в сон.

Отступление как раз было легким. Неприятель не клевал вслед. Тучков даже задумался: а не сделал ли неприятель то же самое? Не отступил ли? Кому она нужна, эта земля: голая, студеная, каменистая… Для всех чужая. Кроме коз и облаченных в халаты бородачей с их окутанными чадрой женами.