– Знаешь, – сказал я, – а ведь я отправился вслед за вами. На Дорогу Смерти.

– Что?!

– Я пытался вас догнать.

– Но… как?

– Когда ты ушла от меня ночью, ты была… Я боялся, что с тобой что-нибудь случится. И, если честно… я хотел увидеться с тобой еще раз. Пришлось побродить по городу. Обойти все хостелы. Ты не поверишь, сколько там хостелов. Я потратил кучу времени, пока не нашел ваш. Сеньора на ресепшене сказала, что вы пошли в поход, потом вернулись, а утром снова ушли, и жаловалась, что вы оставили в номере quilombo.

– Quilombo?

– Бардак. Сказала, что слышала крики, но она не вмешивается в жизнь постояльцев. А потом, когда она зашла туда убраться, все было перевернуто вверх дном и зеркало в ванной лежало на полу, разбитое вдребезги. Так ведете себя только вы, israelíes, сказала она.

– Какой позор.

– Я извинился перед ней от имени Избранного Народа и спросил, куда, по ее мнению, вы поехали. И она сказала, что раз вы взяли велосипеды, то, наверное, на дорогу Юнгас. Я ответил, что не слышал о такой дороге. Она ответила, что гринго называют ее Дорогой Смерти. И тут я запаниковал. Пулей полетел оттуда в центр города, взял напрокат горный велик – и на Дорогу.

– Погоди, – вдруг остановила она меня. – Докуда точно ты доехал?

– Там выставили кордон полиции, – соврал я.

– После большого водопада?

– Велосипедистам не давали проехать. Так что мне пришлось вернуться в Ла-Пас. И все. Через два дня я улетел в Израиль.

– Понятно, – сказала она. И тяжело выдохнула. Помолчала: переваривала новую информацию. И в конце концов добавила совсем другим тоном: – Ну, главное – намерение.

Когда мы вернулись к машине, она сняла куртку и вернула мне.

– Спасибо, – сказала она.

– Не за что, – ответил я.

– Ты решил для меня большую проблему, – призналась она и посмотрела на меня простым и теплым взглядом. Так смотрят, когда уже не пытаются обмануть или произвести впечатление.

– Буду рад постоянно решать твои проблемы, – сказал я.

– Правда? – спросила она горько. Такой горечи в ее голосе я раньше не слышал.

– Хочешь, я приеду к тебе на неделе? В четверг у меня мастер-класс на севере страны.

– Лучше не надо, – решила она. – Будут лишние вопросы.

– О’кей. Тогда… как? Поговорим после шивы?

– Да.

– На какой номер мне позвонить?

– У меня еще нет… Мой телефон разбился… вместе с Роненом.

– Ясно. Тогда как?

– Я сама тебя найду.

– Ладно. Можно тебя обнять?

– Здесь не надо.

– Тогда представь, что я тебя обнимаю.

– О’кей, – сказала она и слабо улыбнулась, – ты тоже представь.

И потом села на велосипед.

Я подождал. Завел мотор, но еще не тронулся. Хотел увидеть, обернется ли она. Удостоиться еще одного простого и теплого взгляда. Она не обернулась. И все же, даже когда она исчезла за поворотом, я не поехал. Не знаю почему. Может быть, что-то предвидел. Или просто не мог сдвинуться с места.

Так или иначе, прошло две минуты, максимум три – и ее велосипед появился снова. Она ехала с такой скоростью, с какой спускаются с горки, хотя дорога шла вверх, и когда она доехала до моей машины, то бросила велосипед на тротуар и села рядом с со мной.

– Трогай, – сказала она. Задыхаясь. Она была вся красная.

– В чем дело?

– Я не могу туда вернуться.

– Что? Почему? Что случилось?

– Давай уже поедем, а?

Я завел мотор. И следуя инструкциям Мор, поворот за поворотом, выехал из поселка.

Покосившись на нее, я отметил, что ее лицо изменилось. Стало напряженным. Строгим. Она кусала губы. Даже ее нежные округлые щеки были втянуты. Скулы выпирали. Теперь на лице проступили неприятные острые углы, которых я раньше не видел.

– Куда? – спросил я, когда мы наконец выехали на шоссе.

– Если бы я знала, – ответила она неприятным тоном. Грубо.

Я остановился на обочине. Положил руку ей на бедро. Чтобы успокоить.

Она сбросила мою руку и сказала: ты мешаешь мне думать.

Я вернул руку на руль и подумал: почему она так со мной говорит? И вторая мысль: если сейчас рвануть, то, может, я еще успею сегодня увидеть Лиори.

– О’кей. – Мор наконец приняла решение. – Поезжай прямо, потом, на перекрестке, налево. Через две-три минуты слева будет грунтовая дорога.

Только сейчас, постфактум, я понимаю, сколько всего подозрительного было на пути. Но в этом-то и проблема: все, что вызывает подозрение, ты поначалу словно не замечаешь.

Например, как нас встретила ее подруга детства – пока мы ехали, Мор рассказывала о ней и называла ее «мое спасение в школе», «единственная во всей параллели, кто понимал мой юмор» и «единственная, кроме меня, кто слушал Radiohead».

Когда мы добрались до глинобитного дома ее подруги, было уже темно. В домике только на окнах горело несколько свечей. Потом я понял, что во всем этом поселке не было ни электричества, ни телефона, ни вай-фая. По идеологическим причинам.

Мы постучали в деревянную дверь. Нам открыла молодая девушка, ровесница Мор. Она вытаращила глаза, как будто Мор воскресла из мертвых.

Мор широко улыбнулась ей, однако ответной улыбки не получила. Они обнялись на пороге, но было видно, что подруга хочет как можно быстрее высвободиться из объятий.

– О Офелия, – произнесла Мор, все еще держа ее за талию, – были ль вы здоровы это время?[28]

Из кухни прибежал эффектный мужчина в широких белых штанах, с маленькой девочкой на руках.

– Дорогая, почему бы гостям не зайти? Мы как раз садимся ужинать.

– А ты разве не сидишь сейчас шиву? То есть я… соболезную… я собиралась приехать завтра, – сказала Офелия и сделала шаг назад.

– Мне нужно было немного проветриться, – ответила Мор и вошла в дом. – Ты ведь помнишь родных Ронена, с ними тяжело.

Это Омри, – наконец представила она меня. – Он был с нами в Боливии. А это Гили, моя лучшая подруга с тех пор, как… мы играли Офелию и Гамлета в спектакле нашего местного молодежного театра. А это… ее муж. Прости, как тебя зовут?

– Ошер, – ответил молодой человек и жестом пригласил нас в гостиную – низкий стол, вокруг разбросаны подушки.

Мы поужинали. Разная здоровая еда. Зеленый салат. Хумус, в котором чувствуются горошины нута. Свекла. Рисовые хлебцы. Еда, которую Орна любила, а я терпеть не мог.

Мор все время хвалила ужин и задавала тысячи вопросов, а потом внимательно слушала. Вся обращалась в слух.

Ошер охотно рассказывал: они сами построили дом. Рожали сами, без врачей. Жизнь без потребления. Тогда как всякие концерны уничтожают отдельных людей.

Мор кивала с пониманием и рассказывала, что, когда она работала на «телефоне доверия», ей как-то позвонил мужчина, которого уволили с завода «При Галиль»[29], и он не знал, как сообщить об этом жене. Каждое утро он уходил из дома, якобы на работу, с рюкзаком, и торчал в лесу Бирия[30] до вечера.

Она говорила – а я смотрел на нее. Она умела рассказывать. Выдерживать паузы. Жестикулировать. Но за всем, что она говорила, слышался какой-то минорный аккорд. Я подумал: ну а ты чего хотел? Муж погиб на ее глазах несколько дней назад. И еще я подумал: вот этот жест, когда она перебрасывает свои кудри то на одну сторону, то на другую, ей очень идет. И еще: она отлично поладит с Лиори. Лиори будет ее обожать. А потом: ну какое там поладит с Лиори, расслабься.

Во время ужина я почти не разговаривал. Гили тоже. Она все время смотрела на Мор – и было непонятно, что это за взгляд: полный ненависти или любви?

Позже, ночью, я узнал, в чем было дело.

Ошер принес нам матрасы и постельное белье, устроил нас в гостиной. Мор тут же заснула. Я ни разу еще не видел ее лицо неподвижным. Все время была какая-то мимика: вот она слушает, вот она соблазняет, вот размышляет, вот стремится к своей цели… Представить, как она играет всякие драмы на сцене местного молодежного театра, было нетрудно.