Жаль, что летние денечки столь скоротечны. Проходит лето. Наступает пасмурная, дождливая осень, предшественница холодной, стылой зимы. Не порезвишься в заветном лесочке, ставшем свидетелем и хранителем множества интимных тайн. Трава, на которой они любили нежиться и дурачиться, сжимая друг друга в объятьях, больше не бархатистая и пушистая, как летом. Из изумрудной, превратилась в коричнево-желтую, свалявшуюся и ломкую, разлетающуюся в труху при слабом прикосновении. На осенней траве уже не поваляешься, нет в ней былой мягкости и податливости, она стала ломкой и колючей. Земля, не прогретая живительными, солнечными лучами, более не манила, не расстилалась призывно перед влюбленными. Рискнувший поваляться на стылой земле десяток минут, серьезно рисковал заболеть. В лучшем случае подцепить простуду, в худшем, воспаление легких.
С наступлением осеннего ненастья и холодов, зарастала проторенная молодежью дорога в лесок. Влюбленным парочкам приходилось искать иные места, пригодные для уединения. А их было не так уж много, и все они проигрывали в сравнении с зеленью трав старого леса. Но иного выхода не было. Дорога в лесок на время была забыта, а молодая кровь бурлила в жилах и настойчиво требовала своего.
Можно уединившись с любимым человеком в лифте, застрять между этажами и заниматься любовью, пока лифт не приведет в движение, вызванный жильцами лифтер. Когда тесная кабинка, ставшая на время интимным пристанищем влюбленных приходит в движение, нужно успеть привести себя в порядок. Стереть с лица блаженно-счастливое выражение, придать ему должную суровость, чтобы по прибытии на место, очень даже естественно накинуться на лифтера, ругая того за медлительность, в деле освобождения пленников из лифтового плена. А затем с гордыми и независимыми лицами удалиться, оставляя на полу кабины лифта, разные досадные мелочи, что остаются на месте любви. Заставляющие работников, занимающихся уборкой лифта материться, выгребая использованные резиновые изделия, оставленные на полу любителями экстремального секса. И уходить домой, либо на учебу, которую тоже нужно иногда посещать для получения оценок и зачетов.
Если мастер по лифтам оказывался слишком прытким в деле починки застрявшего между этажами механизма и обламывал молодежи весь кайф, то нужно спешить в другой квартал, где также имеются склонные к внезапным поломкам лифты. И надеяться что очередным, освобождающим их из плена лифтером, окажется не такой торопыга, как предыдущий мастер, и тем более не он сам. Иначе будет трудно объяснить ему повторную встречу, случившуюся вскоре, при схожих обстоятельствах.
В районе, где жил Леший, лифтов не было и в помине, а ехать в другой конец города, желания не было. Приходилось искать иные варианты для интимной близости с рыжей девчонкой из соседнего двора, жизни без которой он уже не мыслил. Оставались подъезды, подвалы и чердаки. Теоретически эти места были вполне подходящими для любовных свиданий, и в некотором смысле даже комфортнее, нежели тесные кабинки лифтов, с ограниченным количеством интимных позиций.
Но в подъезде, входящие, или выходящие из дома жильцы, легко могли застукать парочку на самом интересном. А это крик, шум и полный облом, с которым не сравнится слишком рано добравшийся до застрявшего между этажами лифта, мастер. Это еще и слухи, с небывалой скоростью разносящиеся по округе, могущие стать достоянием ушей тех, кому знать про это совсем необязательно. Родителей юношей и девушек, что усердно грызут гранит науки в учебных заведениях, и уж никак не отираются похотливо в чужих подъездах. Скандальная история, ставшая достоянием гласности, может надолго разлучить влюбленных. Контроль со стороны родителей будет настолько плотным, что не только заняться любовью, но и перекинуться парой ничего не значащих фраз, будет невозможно. Поэтому подъезды оставались на крайний случай.
Существовали еще подвалы и чердаки, редко посещаемые жильцами без крайней надобности. Визиты граждан туда были настолько редки, что всерьез опасаться быть застуканными, не стоило. Но если в теплое время года, когда проводились плановые ремонты и осмотры водопроводных сетей и теплотрасс, двери подвалов были гостеприимно распахнуты, словно приглашая желающих внутрь, по окончании сезона ремонтных работ, все было с точностью до наоборот. Летом, пользоваться услугами грязных подвалов и пыльных чердаков при наличии зеленого лесочка неподалеку, было глупо. Поздней осенью, зимой и ранней весной, когда эти места обязательно бы пригодились за неимением лучшего, использовать было невозможно. С наступлением дождливых дней, двери подвалов и чердаков запирались на огромные замки, ключи от которых хранились у коменданта двора. И отпирались они только в случае аварии, требующей незамедлительного вмешательства соответствующих служб.
Запирались подвалы и чердаки не из желания насолить влюбленным парочкам, решившим на время воспользоваться услугами пыльных и грязных, обжитых мышами и голубями, помещений. Запирались они для того, чтобы там не нашла пристанище вездесущая пацанва. Что забирается в подвалы исключительно с целью что-нибудь поломать, набедокурить, или устроить пожар. Пожар многоэтажному дому был не нужен, как и сломанные манометры, запорная арматура, и прочие необходимые для нормальной жизнедеятельности вещи, до порчи которых так охоча детвора.
Помимо детишек, подвалы и чердаки обживали в холодное время года разные деклассированные элементы, которых хватало во все времена и при любой власти, но стало особенно много в последнее время. Если в теплое время года они не баловали своим вниманием чердаки и подвалы, предпочитая устраивать ночлег на природе, где-нибудь под кустом, укрывшись драным одеялом, подобранным на ближайшей помойке, то с наступлением холодов все менялось. Под кустом уже не поспишь, даже понавздевав на себя все тряпье, имеющееся в загашнике. Как не укутывайся, промозглая земля вытянет из человека к утру все живительное тепло, наполнит тело мертвецким холодом, пропитает сыростью внутренности так, что никакая медицина не в состоянии будет помочь. И хотя проку в существовании существ, вечно грязных и вонючих, пугающих своим видом детей и благополучных, сытых и довольных жизнью граждан нет, но эти существа, которых лишь с превеликим трудом можно назвать людьми, остервенело цеплялись и за такую, презренную и ничтожную жизнь.
