С момента совещания капитана с боцманом, вылазки на берег прекращались, до особого распоряжения. Нарушителей ожидало наказание, - смерть через повешение на корабельной рее.
Но прекращение вылазок на берег еще не означало немедленного отплытия. Корабль оставался на рейде еще два-три дня, и тому была веская причина. Пока экипаж отлеживался на борту, приходя в чувство после многодневного запоя, боцман с приближенными, продолжал наведываться в порт, посещая таверны, доступ в которые для остальных членов экипажа, отныне был заказан.
Они по-прежнему пили и гуляли в таверне. Только гуляли теперь на деньги, выданные капитаном, для выполнения особой миссии. И не напивались до зеленых чертей, хотя делали вид, что мертвецки пьяны. Не даром, выполнять ответственное поручение отправился боцман, способный пить всю ночь и не захмелеть, и самые закаленные по части спиртного члены команды. Они не только пили, но и угощали выпивкой всех желающих, что еще совсем недавно, было немыслимым делом. Они были рады каждому новому знакомцу, поднося ему одну за другой кружки спиртного, пока новый знакомый не оказывался под столом, присоединяясь к тем, кто угодил в радушную компанию, чуть раньше.
Утром их, мертвецки пьяных, грузили на подошедшую с судна шлюпку и доставляли на борт пирата. После похмельного пробуждения, их ожидало очередное потрясение. Отныне все они, становились членами экипажа морского разбойника. И даже имелась в наличии подписанная собственноручно бумага, в которой они обязуются служить верой и правдой капитану в течение оговоренного в договоре срока. Вместо подписи, красовался отпечаток пальца, обмакнутого в чернила. Соответствие подписи оригиналу не вызывало сомнений, каждый, мог собственными очами лицезреть свой большой палец, окрашенный соответствующим образом.
Общее, что роднило всех свежеиспеченных пиратов, - отсутствие каких-либо воспоминаний о том когда, и при каких обстоятельствах, они успели подписаться под документом. Только боцман знал о том, когда была извлечена из-под стола безжизненная рука очередного волонтера, как окунался большой палец в чернильницу, и припечатывался к бумаге.
Большая часть экипажа пирата именно так начинала свою разбойничью карьеру. И хотя, поначалу, морская романтика мало кого прельщала, но постепенно они привыкали к новой жизни, и уже не мысли без преступного ремесла, своего дальнейшего существования.
Первые дни, с новичков не спускали глаз, особенно когда корабль стоял на рейде в порту и хороший пловец мог вплавь добраться до берега. Чтобы мыслей о побеге у новоиспеченных матросов пиратского судна не возникало, все они до выхода в море, запирались в одном из подсобных помещений. Там их круглосуточно и неусыпно охраняли злые, мающиеся похмельем, члены экипажа, готовые в любой момент пустить в ход оружие. Хотя шансов у пленников выбраться наружу, и без охраны не было. Находясь за запертыми дверями, они могли лишь сетовать на судьбу-злодейку, и на порочную любовь к бутылке, что привела их в заточение.
Единственный выход на волю охранялся вооруженными до зубов головорезами. По угрюмому выражению, застывшему на лицах, можно было понять, что негодяя без раздумий пустят в ход весь убийственный арсенал имеющегося у них оружия, едва возникнет такая необходимость. И без проблем перебьют всех пленников, чтобы избавиться от необременительной в иное время, но мучительной с дичайшего похмелья, службы. Трижды в день, запертая дверь отпиралась, и на пороге возникал корабельный кок, здоровый верзила с мерзкой рожей и иззубренным тесаком за поясом штанов, хранящим на себе отметины от множества расколотых голов, чем увлекался этот головорез, в свободное от поварских дел, время. Здоровенный громила, так же не утруждал себя излишними разговорами. Молча ставил на пол ведра с баландой и водой, еду и питье, до следующего его пришествия.
Видок пиратского кулинара был настолько свиреп, что и мысли не возникало о том, чтобы воспользоваться моментом и попытаться удрать. Но даже если у кого-то и рождалась в голове подобная шальная мысль, она умирала при виде направленных в сторону пленников пистолетов охраны, готовых прервать огнем любое, даже невинное движение по направлению к выходу. В очередной приход кока, все повторялось в точности. Он забирал пустые ведра, ставил полные, и молча удалялся, не вступая в разговоры.
Утром в компании пленников, происходило оживление. В неурочное время, слишком раннее для завтрака, дверь темницы отпиралась, и внутрь заносились новые узники. Ни черта не соображающие по причине мертвецкого опьянения. Уложив очередную партию новичков, головорезы удалялись, отдохнуть после бессонной ночи, готовясь к очередному походу за любителями дармовой выпивки. За людьми, что соглашаются пропустить в компании подозрительных типов с разбойничьими рожами стаканчик-другой, не подозревая о том, каким тяжелым и безрадостным окажется пробуждение после дармовой выпивки.
Учет необходимого для пополнения экипажа количества людей, вел капитан, на чьи деньги боцман с помощниками спаивал бродяг. Обычно требовалось два-три дня набрать необходимое количество людей, чтобы пиратский корабль в походе не испытывал в них нужду. Можно захватить и немного сверх нормы. Они тоже пойдут в дело. Некоторых из новичков, самых нерасторопных, или своенравных, вздернуть на рее, как пример остальным. Или же ради развлечения, скормить их акулам. Увидев, какая участь ожидает бездельников и своенравных гордецов, остальные станут трудиться вдвое лучше, чтобы и их не постигла столь незавидная участь. Быстрее освоятся и вольются в коллектив, который уже не покинут до самой смерти. Нет иного выхода из морского братства кроме смерти, или увечья, настолько серьезного, что дальнейший разбойничий промысел становится физически невозможным.
И тогда, дальнейшая судьба пирата, всецело зависела от того, как долго он был членом морского братства. Удалось ли ему скопить капитал, чтобы начать жизнь добропорядочного гражданина на побережье. Если судьба благоволила пирату, он мог открыть на побережье таверну, или постоялый двор, и заняться собственным бизнесом. И лишь иногда, ночами, вспоминать свое темное прошлое, перерезая на заднем дворе горло богатому постояльцу, имевшему неосторожность похвастать имеющимся у него золотом.
