Но проходит полгода, год, а от дочери по-прежнему нет вестей. И тогда родители начинают тревожиться, писать в Москву, чего раньше никогда не делали. И тем обескураживающе для них полученный из столицы официальный ответ. Не было там никогда такого человека, по месту жительства такая не зарегистрирована, ни в одном столичном ВУЗе студентка с этими данными не значится. В Москве ее нет, и никогда не было, и дело об ее исчезновении, никто открывать не будет. Пускай они лучше поищут доченьку где-нибудь поблизости от родного Урюпинска. На этом так и не успевшие начаться розыски пропавшей шалавы и заканчивались.

Иногда их находили, но они были так изуродованы, что опознать человека было невозможно. Неопознанные трупы хоронили, как бесхозные. Дело о найденном мертвяке обрастало всеми необходимыми бумагами и справками, подшивалось и сдавалось в архив, с тем, чтобы до скончания века, перейти в разряд «висяков», преступлений, не имеющих шансов на раскрытие.

Иногда, кинувшие ментов проститутки возвращались. Это было страшнее всего. Появлялись они там, где работали раньше, где товарки по ремеслу знали их в лицо. Их отпускали в назидание остальным, как напоминание о том, что будет с теми, кто рискнет кинуть милицию и сбежать. Так и бродили они неприкаянные по столичным улицам. И приводили в ужас былых товарок, взирающих на безумный блеск в глазах, безобразные шрамы на лицах, созерцая бесчисленные синяки и гематомы. Нередко их украшали сломанные, а затем неправильно сросшиеся конечности и слюна, ядовито-зеленого цвета, сбегающая с уголков рта на грудь, изувеченную, с отрезанными сосками и множеством ожогов от тушимых об тело, окурков. Не была она больше ни женщиной, ни человеком.

По женской части у нее все было так исковеркано и искорежено, что современная медицина, помочь была не в состоянии. Ее насиловали многократно, с особой жестокостью и цинизмом, применяя подручные средства, вроде резиновых дубинок и пустых бутылок, зачастую разбиваемых внутри.

Несколько дней бродили по улицам безумные подобия женщин, внося панику в ряды товарок по ремеслу, напоминанием о том, что станет с тем ничтожеством в юбке, с той шалавой, что вздумает пойти против облаченных властью представителей закона. Через несколько дней, страшный человеческий призрак, наводящий ужас на проституток, исчезал так же внезапно, как и появился. Никто не знал, как они появляются на улице и куда, потом уходят, да и не хотел этого знать.

Пришли они от ментов, пройдя все круги ада изуверов в форме, оставленные в живых ради чьей-то жестокой прихоти. Ну а затем оказывались в психушке, где и доживали свои последние дни. Но и в психушке отмеренный им век был недолог. Они умирали в течение месяца от заражения крови, или гнойной инфекции, занесенной в организм по женской части, во время жестоких истязаний. Из убогой палаты, они перекочевывали в безымянную могилу с номером, последний приют большей части постояльцев психиатрической больницы. Дело об очередной безымянной больной закрывалось, исчезая навечно в больничном архиве.

Прибывшей в столицу из Шишигино Насте все это время везло. Ей удавалось избегать неприятностей, что случаются с сексуальными работницами популярной среди москвичей, Тверской улицы. Ей одинаково легко удавалось уходить, и от бандитов, и от ментов в штатском, изображающих клиентов. Врожденный нюх на опасность, позволял миновать то, через что в подавляющем большинстве, прошли ее коллеги по древнейшему ремеслу. Подруги по блядскому цеху, завидовали ее проницательности, позволяющей избегать опасностей. И хотя внутреннее чутье иногда давало ложную сработку, но, по большому счету, не подводило.

Максимум, что она теряла, это что отвергнутые клиенты, доставшиеся другим девчонкам, на поверку оказываясь нормальными мужиками. Но иногда, подхватившие отвергнутых клиентов девчонки, имели серьезные неприятности. И уже одно это стоило того, чтобы, доверяя чутью, лишний раз подстраховаться.

Настя даже установила своеобразный рекорд, проработав столько на одном месте и ни разу не вляпавшись в историю. Она бы и дальше преумножала рекорд безопасной работы, если бы не изменившиеся обстоятельства. Эти обстоятельства обсуждала вся Тверская. Настя захомутала представительного интеллигента в очках, готового ради скромной девушки из провинции на все, даже на женитьбу.

Чем меньше оставалось времени до объявленной даты бракосочетания, тем стремительнее улетучивались из Насти остатки присущей ей осторожности. Она словно обезумела, хватала клиентов без разбора, словно деньги вконец затмили разум. Она стремилась до окончания свободной жизни сколотить побольше деньжат, которые будучи помещенными на банковский счет, станут неплохим подспорьем в ее дальнейшей жизни. Не на все и не всегда станет женщина просить деньги у супруга, есть вещи и проблемы, которые женщине лучше решать самой, не вмешивая в это никого. А где взять для этого деньги, как не с неизвестного мужу, банковского счета.

Может быть причина ее сексуальной одержимости вовсе и не в деньгах, а совершенно в другом. Быть может, она просто решила нагуляться вволю, перед началом иной, размеренной жизни. Чтобы потом, долгими зимними вечерами, в кругу семьи, замерев перед мерцающим экраном телевизора, закрыть глаза и вспомнить прошлое, в котором было столько восхитительных мгновений.

Выйдя замуж, Настя не собиралась становиться монашкой и недотрогой. Хотя ей придется изображать целку не целованную перед мужем-лопухом и вездесущими, любопытными соседками. Для них она будет олицетворение непорочности и чистоты, эталоном порядочной замужней женщины. Выход замуж не отменял и не упразднял, столь привычных сердцу, разгульных встреч. Просто придется это делать втихаря и не так часто, как того хотелось бы ненасытному, молодому организму. То, что раньше было ремеслом, должно стать развлечением, скрашивающим унылую и однообразную, семейную жизнь.

Но это позже, потом, а пока до свадьбы есть еще десяток дней, нужно окунуться в омут разгула и разврата с головой, чтобы получить от жизни как можно больше волнующих и приятных впечатлений. И она хватала их, жадно и неуемно и никак не могла насытиться, и остановиться.