Как жестоко он ошибался, как ловко напускным смирением обвел его Халявин вокруг пальца. И в момент его торжества, гнусный зэк, нанес удар такой силы, от которого, трудно будет оправиться. Чтобы ему прийти в чувство, восстановиться в звании и должности, потребуются годы. Если, конечно, на его жизненном пути не встретится благодетель в лампасах, вроде генерала Саитгалеева, посредством возможностей которого, при помощи собственной аппетитной задницы, он вновь пробьет дорогу на самый верх.
Но, увы, жополюбы, вроде генерала Саитгалеева, встречаются нечасто. Как правило, сладостным пороком, страдают престарелые полковники из свиты, которым никогда не стать генералами. Можно подставить задницу какому-нибудь генеральскому заму, имеющему влияние на шефа, лишь бы это пошло на пользу дела, принесло дивиденды в виде дождя из звезд на погоны и теплого местечка где-нибудь в управлении. Уютный кабинет, бумажная работа и возможность хоть иногда отдаться во власть обожаемого порока, все, о чем мечтал Шалмин Максим Олегович.
Но с мечтой об уютном кабинете можно распроститься на неопределенное время, как и с очередной звездой на погоны. Более того, они уже начали падать с капитанских погон. И если он в самое ближайшее время не добьется положительного результата, процесс облетания звезд с погон, может только усилиться, приняв катастрофические размеры.
И вся эта муть произошла по вине деревенщины. Теперь, когда было уже слишком поздно и подобная возможность безоговорочно упущена, он не раз сожалел о том, что решил идти до конца, в деле облома строптивца. Нужно было просто отдать команду охране прихлопнуть гаденыша, как таракана. И уж будьте уверены, охрана бы с удовольствием, и без промедления исполнили такое поручение. И на первой же порубке в лесу, они бы забили его неизменную песенку, свинцом в глотку, заставив замолкнуть навеки. Ну а затем обычная процедура, составление акта, опрос свидетелей, которые видели лишь то, что желал видеть капитан Шалмин, и по окончании сдача дела в архив. Обычная попытка побега, которых было совершено немало, и все они закончились одинаково плачевно, для решившихся на побег заключенных.
Хотя, если говорить начистоту, никто и не пытался отсюда бежать, ибо побег изначально был обречен на провал. Даже если минует беглеца пуля охраны, плотной массой рассредоточившейся по лесу, что само по себе было невероятным, то его доконает лес. Чтобы решиться на подобное, одного желания убежать мало. Нужно хорошо знать окрестности, чтобы избежать опасностей, что во множестве таит для одинокого беглеца таежный лес. Нужно прекрасно знать лес, чувствовать его каждой клеточкой тела, чтобы выжить. Чтобы пройти сквозь раскинувшийся на сотни миль во всех направлениях лес, и живым выбраться из него.
Не зная леса, решиться на побег мог лишь душевнобольной, или самоубийца. Но для подобной категории заключенных, были более простые пути, проторенные множеством арестантов.
Сумасшедших забирали из тюрьмы с завидной регулярностью, увозя в районный центр на казенной машине, где им и предстояло провести остаток жизни в специализированном медицинском учреждении, под присмотром обученного персонала. Знающего, как за три дня сделать дебила и шизофреника из изощренного симулянта. Человек, попавший в руки советской психиатрии, добровольно или по принуждению, оставался в этой системе навсегда. Обратной дороги не было. Об этом знали все, даже враждебные западные голоса, которых иногда, украдкой, слушал тюремный начальник.
Для безумцев, решивших посчитаться со ставшей невыносимой жизнью, было два варианта обретения желанного покоя и умиротворения. По-тихому приладить ночью в камере веревку, шнурок, или кусок бечевки, и тихо, без шума, удавиться. Проснувшиеся утром сокамерники обнаружат удавившегося зэка и передадут труп властям. И снова протокол, допрос свидетелей. Дело завершено, подшито и отправлено в архив, а тело несчастного на тюремное кладбище, вольготно раскинувшееся в сотне метров от кирпичных, зарешеченных окон тюрьмы.
Любой желающий мог подтянуться и сквозь забранное решеткой окно, взглянуть на скорбный мир унылых крестов, раскинувшийся за стенами тюрьмы. Взглянуть на него и задуматься о бренности земного существования, о том, как все-таки хорошо, уметь держать язык за зубами.
Из повесившихся лишь малая толика была тех, кто спятил на самом деле, сломался и решил покинуть мир, жизнь в котором стала невыносимой, потеряв всякий смысл. Основной процент обнаруженных поутру трупов, ушел из жизни не совсем добровольно. Более того, зачастую категорически не желая и не приемля подобного решения проблем.
Это были, как правило, стукачи, что докладывали начальству обо всем, что происходит в камере и за ее пределами. Подобные люди становились глазами и ушами тюремной администрации, и добросовестно стучали на сокамерников, купившись на посулы условно-досрочного освобождения. Но до желанного освобождения никому дожить не удавалось. Быть может где-то, и существовали исключения из неписаных правил, но в зоне, где отбывал наказание Халявин, подобных исключений точно не было. Каким бы хитрым и изворотливым не был ментовский осведомитель, рано или поздно, он на чем-нибудь прокалывался, обнажая гнилую душонку. И жить ему оставалось одну ночь, и эта ночь становилась самой длинной, и мучительной в жизни. И смерть являлась к нему не в виде ужасной костлявой старухи с косой, а в образе пленительной девы, пришедшей избавить его от мучений.
Стукач даже и не подозревал о том, что разоблачен. Он продолжал прислушиваться к разговорам, сортируя и откладывая в памяти факты, которые могут заинтересовать здешнего опера, свидания с которым втайне от всех, происходили регулярно. И сегодняшний день для него очень удачный, ведь вокруг шепчутся о побеге, и бунте против властей. Он прекрасно помнит лица сокамерников, их речи, и что конкретно каждый из них говорил. Тюремный опер будет доволен полученными сведениями, он обязательно заслужит его похвалу, а значит срок грядущего освобождения сделает прыжок длинною в несколько месяцев в сторону желанной свободы.
