Перед отделениями биржи труда, где безработные должны были отмечаться дважды в неделю, организованные отряды вербовщиков раздавали пропагандистский листок «Безработный», точно ориентированный на заботы и нужды этой аудитории, и вовлекали стоящих в очереди людей в длительные дискуссии. Встречная активность коммунистов, видевших, что нацисты вытесняют их с их же собственной территории, привела к первым дракам и уличным потасовкам. Поскольку число их участников все росло, они постепенно переросли в ту «тихую гражданскую войну», за которой вплоть до января 1933 года так и тянулся узкий, но беспрерывно кровоточащий след и которая была сразу же задушена, как только одна из сторон захватила власть. Начало положила рукопашная схватка ещё в марте 1929 года в Дитмаршене; тогда двое штурмовиков, крестьянин Герман Шмидт и столяр Отто Штрайбель, были убиты, а тридцать человек ранены, причём некоторые из них – тяжело. К этому времени потасовки все заметнее перемещались в большие города; их рабочие кварталы и запутанные задние дворы и стали мрачными кулисами этой малой войны, опорные пункты которой размещались в угловых кабачках и подвальных пивнушках, тех самых «штурмовых трактирах», которые один из современников с полным основанием назвал «укреплёнными позициями в зоне боев»[150]. Драки происходили, особенно в больших городах, между СА и Союзом красных фронтовиков, боевой организацией коммунистов. При этом нередко целые улицы превращались в место шумных, почти военных действий, кончавшихся подсчётом многочисленных раненых и убитых. Иногда только массированному вмешательству отрядов полиции на бронированных машинах удавалось положить конец таким боевым действиям.

Берлин вообще все больше превращался в средоточие стратегии национал-социалистов, конечной целью которой было завоевание власти. Этот традиционно революционный город, в котором марксистские партии раньше всегда намного опережали всех своих соперников, представлял собой не только бастион, захвата которого настоятельно требовала тактика «легальности»; там в лице Геббельса у НСДАП был человек, у которого хватило энергии и дерзости, чтобы с крохотной группкой последователей в самом центре власти коммунистов, там, где они чувствовали себя увереннее всего, вызывающе воскликнуть: «Адольф Гитлер пожрёт Карла Маркса!» Это был один из тех наглых лозунгов, которыми он открывал бой. Из буржуазных предместий, где НСДАП вела спокойную жизнь, омрачаемую разве что внутренними склоками, он направлял партию прямо в сердце нищих кварталов на севере и востоке города и впервые оспорил первенство левых на его улицах и предприятиях. Бледный, невыспавшийся, в чёрной двубортной кожаной куртке, он являл собой одну из типичных фигур того времени. О тревоге левых, слишком долго лишь болтавших разочарованным массам о мировой революции, говорит ставшая знаменитой формула, с помощью которой руководство Берлинской организации КПГ ещё в августе 1928 года отреагировало на геббельсовскую конкуренцию: «Гоните фашистов с предприятий! Бейте их, где только увидите!»

Следуя примеру Гитлера, и Геббельс перенял у противника его же методы: «говорящие хоры», шествия под звуки оркестра, вербовочную работу на рабочих местах или же систему уличных ячеек, массовые демонстрации, а также кропотливую работу у дверей квартир – всё это было заимствовано из практики социалистической агитации, но нацисты объединили эти методы с гитлеровским «большим мюнхенским стилем». Геббельс придал провинциальной физиономии партии известные черты стиля большого города и интеллектуальности, что привлекало к ней новые силы. Он был остроумен, хитёр и циничен как раз в той мере, которая импонирует публике. Республиканский призыв «Сохраним республику!» он с издевательским еврейским акцентом произносил так, что получалось «Схороним республику!», а кличку «обер-бандит Берлина», данную ему агитацией противника, превратил в подобие почётного титула, которым гордился, словно мелкий жулик. Наконец, формулу революционных дней 1918 года, обещавшую жизнь, полную красоты и достоинства, он иронически переиначил в рубрике о самоубийствах, которую вёл в газете «Ангрифф» с нарочитой дотошностью и жестокостью. Так, он каждый раз предварял эту рубрику словами: «Счастья этой жизни, полной красоты и достоинства, не смогли больше выдержать… «После чего публиковались имена самоубийц.[151]

Безграничная готовность к учёбе у противника, отсутствие в тактике борьбы за власть какого-либо высокомерия и мании всезнайства отличали национал-социалистов от консерваторов старой закалки и придавали их устремлённости в прошлое черты современности. Примечательно, что гораздо больше внимания они уделяли не буржуазной, а именно леворадикальной прессе и нередко перепечатывали в своих изданиях «достойные внимания» фрагменты коммунистической инструкции – для просвещения собственных сторонников[152]. Кроме того, они стремились, и тут подражая коммунистам, деморализовать противника грубостью и жестокостью, причём маскировали собственную слабость под простодушие и идеализм: «Герои с большим, детски-чистым сердцем», «Христо-социалисты», не стесняясь писал Геббельс, чтобы сделать из командира штурмового отряда Хорста Весселя мученика идеи, хотя тот – по крайней мере, таков был один из мотивов – был убит своим соперником-коммунистом из ревности в споре из-за проститутки. Один из его самых эффектных, вышибающих слезу приёмов заключался в том, чтобы около своей ораторской трибуны выставить на всеобщее обозрение перевязанных раненых на носилках – жертв уличных боев. В полицейском донесении о кровавом инциденте в Дитмаршене описывалось пропагандистское воздействие вида убитых и раненых, что утвердило гитлеровское движение в мысли о высокой действенности кровавых жертв как средства агитации. В донесении говорилось, что национал-социалисты увеличили свою численность на 30%, и далее сообщалось о таком наблюдении: «простые деревенские старухи» носят «на своих фартуках значок со свастикой. При разговоре с такими бабушками сразу чувствуешь, что они не имеют ни малейшего понятия о ближних или дальних целях национал-социалистической партии. Но они уверены, что все честные люди в нынешней Германии эксплуатируются, что правительство у нас неспособное и… что только национал-социалисты могут спасти от этого якобы бедственного положения».[153]

Пожалуй, самым знаменательным был успех НСДАП у молодёжи. Как никакая другая политическая партия, она сумела воспользоваться и ожиданиями самого молодого поколения, и широко распространёнными надеждами на него. Понятно, что поколение 18 – 30-летних, чьё честолюбие и жажда деятельности не могли реализоваться в обстановке массовой безработицы, переживало кризис особенно болезненно. Будучи радикальными и в то же время склонными к бегству от действительности, эти молодые люди представляли собой огромный агрессивный потенциал. Они презирали своё окружение, родительский дом, учителей и признанные авторитеты, все ещё отчаянно тоскующие по старым буржуазным порядкам, из которых молодёжь давно уже выросла: «Нет больше веры в светлое вчера, но нет в нас и заразы отрицания», – читаем мы в одном из тогдашних стихотворений[154]. На интеллектуальном уровне то же настроение выразилось, например, в формуле, что Германия проиграла не только войну, но и революцию и теперь должна все это исправить. Молодёжь в большинстве своём презирала республику, которая славила собственное бессилие, а свою слабость и нерешительность рядила в одежды демократической готовности к компромиссу. Но молодёжь отвергала её пошлый материализм социального государства и её «Эпикурейские идеалы», в которых она не находила ничего из переполнявшего её самое трагического восприятия жизни.

Вместе с республикой молодёжь отвергала и традиционный тип партии, который не отвечал пробудившейся в молодёжном движении жажде «органического сообщества», якобы возникшего на фронтах войны. Недовольство «властью стариков» ещё более усиливалось при виде традиционных партийных центров, пребывающих в состоянии честной ограниченности. Ничто в этих широких, самодовольных физиономиях не отражало того беспокойства, того сознания «поворота времени», которое овладело буржуазной молодёжью. Довольно значительная её часть присоединилась к коммунистам, хотя узость классового мышления партии многим затрудняла вступление в её ряды; другая часть пыталась выразить свой весьма своеобразно понимаемый ригоризм в пёстром по составу национал-большевистском движении. Большинство же молодёжи, особенно студенты, перешло к национал-социалистам, НСДАП стала естественной альтернативой коммунистам. Из всего радужно-пёстрого идеологического набора пропаганды национал-социалистов она расслышала прежде всего нечто революционное. Эти молодые люди искали дисциплины и жертвенности; кроме того, их привлекала к себе романтика движения, которое постоянно балансировало на грани законности, а тем, кто непременно этого хотел, позволяла и перешагнуть за эту грань. Это была для них не столько партия, сколько боевое сообщество, требовавшее пожертвовать всем и противопоставлявшее гнилому, распадающемуся миру пафос воинственного нового строя.