— Какие же это козлиные излияния? — обиделся я. — Это элементарные чувства человека, который рад, что остался в живых и только с помощью профессионализма другого!

— Я тоже поддерживаю мнение Тимура, вы, кэп, совершили чудо! — пробурчал Тод. Он встал на обломки пульта и оттуда взглянул в иллюминатор.

— Ба! — выдохнул он, когда его взгляду предстала картина окружающей местности. — Мы в дерьме!

— В Узбекистане нет такого количества дерьма, в котором мог бы утонуть шаттл! — во второй раз обиделся я, только уже за свою державу. — Ты, наверное, преувеличил, увидев обычный туалет!

— Извини, Тимур, но я имел в виду совсем иное, — произнес Алленс. — Наш космоплан разбит, как банковский сейф с деньгами после прямого попадания кумулятивного снаряда грабителей!

— Хорошее сравнение, но это можно было понять, не смотря в иллюминатор! — громко сказал Колько. Судя по его бодрому голосу, препарат оказал положительное влияние. Командир окончательно вышел из «коматозного» состояния. Без посторонней помощи и особых усилий он встал и сделал несколько шагов.

— Части корпуса разбросаны на добрые десятки миль, — продолжал Тод, нисколько не обидевшись. — И ни одной души. Тимур, в Узбекистане так часто происходят катастрофы космических кораблей, что никто не проявил к нам интереса?… Кстати, а что за город мы видели перед самой посадкой?

Колько задумался.

— Это Северный Узбекистан, — произнес он, наконец, видимо, вспомнив какие-то последние навигационные данные. — Если судить по карте, которую я видел перед аварией, мы приближались к Ташкенту.

— Тогда это мой родной город, — тихо произнес я и в один миг вспоминания об отчем доме, родных и близких хлынули из памяти. Я одиннадцать лет сдерживал естественные чувства и тоску по родине. Ностальгия взяла свое сейчас.

— Эй, очнись, не время сейчас до воспоминаний, — вернул меня в реальный мир Алленс, тряся за плечо. — Нам нужно выбираться отсюда, а то нам, как видно, никто помогать не собирается!

— Тебе что, трап подать нужно, — пошутил я. — Выйдем через дверь, как всегда.

— Не думаю, — не согласился бортинженер.

Действительно, хотя шаттл был полностью разбит, однако наша кабина оказалась замурованной. Гидроприводы были разрушены при попадании ракет, а все люки заклинило при ударе об землю. Вышибить проход можно было только с помощью ракетомета.

— М-да, — протянул Колько, осматривая люки, один из которых выводил в другие отсеки, второй — наружу, три остальных использовались при запуске катапульт. Последние, как было известно, не сработали.

— Я бы сказал следующее: все мы мумии, а корабль — наш саркофаг! — мрачно пошутил Колько.

— А что если попробовать через иллюминаторы? — предложил я. — Попытка, как говориться, не пытка! — и, захватив по пути какой-то обломок рычага, взобрался на покореженный пульт и встал рядом с Тодом.

То, что космоплан строили на совесть, я убедился сразу, когда ударил по стеклу изо всех сил. Иллюминатор загудел, как тромбон, но не сломался. Зато мое импровизированное оружие с легкостью отскочило, словно резиновая полицейская дубинка от батута и чуть не въехала в нос бортинженера.

— Эгей, полегче ты! — вскричал тот: в испуге отпрыгнув в сторону. — Махаешь как дровосек топором — не в лесу же!

— Тогда нечего стоять под рукой, отойди! — посоветовал я. И, глубоко вздохнув, начал яростно бить. Моему упорству позавидовал бы самый упрямый осел. Стекло гудело на высокой ноте, вибрировало, однако и не собиралось ломаться. Через пять минут, когда я стал похож на выжатую тряпку, командир с сочувствием произнес:

— Тебе, Тимур, лучше в опере петь или больных лечить — это у тебя лучше получается. А вот в дровосеки ты никак не годишься! На стекле — ни царапины!

Я вытер пот со лба и, тяжело дыша, проговорил:

— Это не стекло — это броня. Конструкторы немножко ошиблись. Лучше бы они склепали панцирь космоплана из стекла, прочнее было бы!

Алленс, который тоже с интересом наблюдал за моими геркулесовскими подвигами, ехидно сказал:

— Есть очень мудрая пословица, она тебе, наверное, неизвестна! Умный сначала думает, а потом делает, а вот кое-кто — наоборот!…

— Ты что этим хочешь сказать? — с возмущением обратил я взоры на техасца. — Тогда предложи что-нибудь дельное, умник!

Тод захихикал и пальцем указал на небольшой щиток сбоку от меня. Я уставился на надпись на крышке "Озоновые резаки. Осторожно!"

— И что?

— Ну, если до тебя это не дошло…

— А-а, — тут я понял, что имел в виду ехидный американец. До чего я отупел, мелькнула мысль. Ведь эти миниатюрные устройства, предназначенные для сварочных работ в условиях космического холода, выделяли огромную температуру на двадцатисантиметровом плазменном луче, которое могло с легкостью перерезать не только стекло, но и титановый корпус.

Тод подошел к щитку, открыл его и вынул красный баллон, по форме напоминающий больше женский дезодорант, чем космический автоген.

— Заряда хватит? — с сомнением спросил Колько. Ему не приходилось работать с этим устройством, зато я имел знакомство: когда-то ремонтировал отсек станции, в который попал метеорит.

— На несколько сложных операций, — ответил Алленс. — На крайний случай здесь имеется еще шесть зарядов… Ты сам сможешь или мне разобраться со стеклом? — спросил он меня.

— Сам, сам, — проворчал я.

— Тогда держи, — и Тод кинул мне баллон.

Я ловко поймал и быстрым движением снял колпачок. Приставив сопло к иллюминатору, нажал на кнопку. Ярко-голубое пламя вырвалось из баллона и ударило в стекло. Прозрачная поверхность начала темнеть, краснея, а затем, шипя, стала плавиться и большими каплями стекать вниз.

Стараясь, чтобы горячее бронестекло не попало на меня, я баллоном провел круг. Тод и Андрей внимательно следили за моими действиями, иногда наставляя соответствующими словами, которые я не стану приводить в данном повествовании. Алленс критически высказался относительно круга, который я вырезал в иллюминаторе, мол, это больше параллелепипед. Нужно сказать, что стекло оказалось довольно термостойким и с трудом поддавалось полтора тысячной температуре.