Марфа картинно обняла кхари, словно принимая её под своё крыло, и той не осталось ничего иного, кроме как сделать ответный жест, хотя большого удовольствия от этого она не получила. А потом на неё посыпались охи и вздохи, возгласы, объятия, вопросы, слёзы, смех, новости, и наконец Алея почувствовала, что она в Златолучье, а не пролетела мимо него, оказавшись в какой-то другой стороне, лишь до боли похожей на родину.

И все на неё дивились и поражались, невольно сравнивая молодую девушку, которую помнили с новой Алеей, от которой лурийского остался только внешний облик, да и тот отдавал иноземщиной. Слишком у неё острый взгляд, слишком горделивая осанка, да и оружие женщине ни к чему, тем более копьё, которое услужливые работники принесли на половину воеводы и его семейства.

И это всё несмотря на позднюю ночь на дворе. Казалось, никто не собирался ложиться спать, всем хотелось спросить у Алеи ещё что-то, узнать, как она жила, чем занималась в Исебаре, какую службу несла в императорском дворце. Ответить на все вопросы было просто невозможно, а тем более они очень близко по теме подбирались к Барах-Дину, вспоминать о котором сейчас было не место и не время. К тому же Алея смертельно устала и держалась на одной только силе воли, понимая, что не может просто так прогнать родню и улечься спать. Пусть и на полу.

– Ну всё, довольно, дорогие мои, – прервала нескончаемый поток удивления и вопросов Ланиока, видя, что дочь держится из последних сил. – У вас ещё будет время, чтобы узнать подробности, а сейчас Алея устала. Она долго летела и ей пора отдыхать.

Родня разочарованно выдохнула, но покорно направилась к выходу. И только Марфа задержалась, сказав напоследок:

– Надеюсь, завтра ты оденешь подобающее платье, дитя. Эти штаны и рубаха совершенно не подходят для дочери первого воеводы!

– А что будет завтра? – не поняла Алея.

Её веки уже так отяжелели, что она была готова уснуть, сидя и не раздеваясь.

– А хоть бы и ничего, – припечатала тётка. – Что ж теперь до старости будешь, как мужик ходить?

– Князь завтра устраивает пир в честь вашего возвращения, доченька, – вставила слово мама.

– И там будет много знатных молодцев! – добавила Марфа. – А нам ещё Алейку замуж отдать надо.

– Молодцев! – разгневалась Ланиока. – Молодцами они уже давно побывали!

– И что ж!? Алея тоже ягода не первой свежести!

Сама кхари следила за спором с трудом понимая, что происходит. Лучше всего она осознавала, что визгливые нотки в голосе отцовой сестры раздражают её до безобразия. Сам воевода куда-то испарился, едва сгрузив дочь жене.

– Замуж не пойду, – сказала Алея, как могла твёрдо, сквозь подступающее марево сна. – А платье надену.

Тётка недовольно глянула на племянницу, но воспитательные моменты решила отложить на потом. Вот выйдет замуж и одумается, как старшим хамить. А пока с неё было довольно и согласия на платье. С этими мыслями Марфа, довольная, распрощалась.

– Зря ты с ней так, Алеюшка, – сказала мама. – Она злопамятная.

– Прости, матушка, – Алея подумала, что, наверное, стоит прибрать, отращенные в Исенбаре, когти хотя бы на время.

– Иди отдыхай, доченька. Мы обо всём с тобой поговорим завтра…

***

Проснулась кхари далеко за полдень. Как добиралась до постели, она не помнила. В памяти осел только сумбур вчерашней встречи. Вот и оказалась она в Лурье. Что же дальше? Может, и правда ей было бы легче, путешествуй она на лошади? Тогда бы кхари увидела Златолучье со всеми его красотами только в Липце, когда вода в реках бы потеплела, и перестал вырываться пар изо рта при наступлении ночи. И травы к этому времени нальются особенной зелёной силой, и станет можно бегать по ним босой в одной рубахе…

Алея сладко потянулась на перине. Сто лет не приходилось спать ей в подобной кровати. В Исенбаре её окружали шёлковые подушки, ковры и кисейные занавеси. А тут отовсюду веяло древесной незыблемостью. От бревенчатых стен шла ощутимая сила, которая пронизывала собою и увлекала в почти позабытый мир древней Лурьи.

Едва под ногой кхари скрипнула доска пола, как в светлицу вошла девка-чернавка и сказала, что ей велено помочь госпоже Алее собраться к пиру. С помощью работницы кхари искупалась и принялась одеваться.

И тут началось самое интересное. В дальнем углу комнаты стояла ширма, за которой до времени скрывался её вечерний наряд… И поделать теперь было уже ничего нельзя – кхари дала слово его надеть.

Сразу стало понятно, что этот ужас измыслила Марфа. Рубаха – ещё ладно, а вот сарафан оказался почти весь расшит самоцветными камнями, редеющими только ближе к подолу. Весило это недоразумение не меньше облегчённой женской кольчуги, какие носили кхари в Лардим-Азрае, когда собирались в патруль. В комплект к наряду шёл круглый головной убор, украшенный так же, и по весу больше похожий на стальной шлем. Стоило всё платье немыслимых денег, и больше походило на насмешку, чем на приятный сюрприз дочери воеводы.

«Не верю, что я настолько плохо выгляжу, чтобы меня стоило рядить в целое состояние» – со злостью подумала Алея. Но общий подтекст был понятен. Её хотели отдать замуж любой ценой в прямом смысле. Пожалуй, это вызывало в кхари больше всего опасений, когда первая эйфория от разрыва с Барах-Дином прошла, и Алея стала задумываться про жизнь в Лурье. Всё здесь хорошо: и родители, и сёстры с племянниками, и прекрасное Златолучье, и свежая прохлада зелёных трав на лугу… Много чего ещё, только в этом списке не сыскать свободы от традиций. А раз так и ты женщина, то будь добра, отправляйся замуж. И неважно, хочешь ты этого или нет.

А Алея, понятное дело, не хотела. И надевать ужасное платье, на которое ушёл целый сундук драгоценных камней, не горела желанием. Да им же человека убить можно! Ладно, она – кхари – привычная…

Однако слово было дано, и ей пришлось подчиниться.

Когда девка-чернавка окончила помогать воеводиной дочери одеваться, Алея с трудом узнала себя в зеркале. Хороша! Нет слов, чтобы описать, как она стала хороша. Но чужой, холодной красотой, сродни хозяйке медной горы из детских сказок. Её будто одели в крошку из самоцветных камней – синих и зелёных, она вся переливалась, как каменная ящерка, стоило ей лишь слегка пошевелиться.

И кхари сложно было представить мужчину, согласного жениться на такой ледяной глыбе, если только он не ищет способа обогатиться за счёт невесты.  Начать испускать холод ещё и глазами, ей не стоило никакого труда. Губ Алеи коснулась грозная усмешка. Она всерьёз вознамерилась утереть тётке Марфе нос. Пусть только сунется какой-нибудь охотник до богатого приданого, ей будет чем его приветить…

***

Алее очень хотелось переговорить с мамой с глазу на глаз перед тем, как идти на пир, но у неё ничего не вышло – времени совсем не осталось. Сёстры подхватили её под руки и почти понесли, хохоча, в сторону княжеской гридницы – огромного длинного помещения, предназначенного для пиров и приёма важных посольств.

Купца нигде не было видно, и Алея забеспокоилась – неужто его не пригласили? Сама она села рядом со Жданой – самой старшей своей сестрой. Села – и поняла, что сарафан мёртвым грузом придавил её к лавке – подняться теперь будет очень проблематично.

Где-то в углу заиграли гусляры, а виночерпии понесли разливать первые кувшины с заморскими винами. Гости за столом собрались все знатные и приближённые к князю. И чем ближе к Миродану они сидели, тем больше самых разных заслуг имели перед Лурьей. Там же находились мать с отцом и другие нарочитые мужи с жёнами. Сам князь сидел во главе стола с супругой. По правую от него руку примостился его сын – отрок Оназар. А рядом с княгиней расположилась дочь Миродана от первого брака – великовозрастная Нарина.

Кого-то из гостей Алея помнила хорошо, некоторых видела впервые. Но ни в одном лице кхари не разглядела веселья, какое встречалось на пирах раньше. Это было что-то из ряда вон выходящее. Не могло же всё настолько измениться в Лурье за время её отсутствия. И тем не менее пир уже начался, послышались первые тосты, но радости в них не слышалось.