На улице пахло дождем и, прибитой к земле, пылью.

– Мам, я баб Марусю провожу? – не уверенно спросила я.

– Проводи, проводи. Поди, к подруге собралась?

А мне ничего не оставалось, как улыбнуться в ответ, ведь она была, как всегда права. Мы шли потихоньку, выбирая, где посуше и тверже. Мелкая крошка щебня прилипала к ногам. Где-то далеко еще сияло небо и громыхало. Ветер затихал. Очень далеко, за горой эхом отдавался стук колес железно-дорожного состава – это на Баскускане (поселок) шел поезд. Несколько дней жары настолько измучили природу и нас, что наступившая прохлада, очень радовала и восхищала всех.

На улице не было ни души и затихли собаки. Маленькая собачка моей подруги, обычно, заливавшаяся хриплым лаем, тоже молчала. Даже, когда я подошла к высокому забору, из-за которого не было видно двора и несколько раз крикнула: «Олеся!», она лишь огрызнулась и звякнула цепью. Баба Маруся, молча, пошла до дома, а я осталась ждать ответа. В ограду зайти я не могла – она была закрыта изнутри. И напрасно я долго стояла, всматриваясь в высокие окна веранды – никто не вышел на мой голос. Что ж, нужно идти домой.

Не было еще 12 часов дня, когда меня принесло к бабушкиному дому. Шторки в комнатах были еще занавешены, по старинке (с середины окна). Тучки плыли по небу, а солнце, выглядывая краешком, согревало и подсушивало промокшую землю и зелень. Трава возле ворот и во дворе еще мокрая, намочила мне гольфы в сандалиях, и стало совсем зябко. Да еще ветер смел капли дождя с березы на меня.

– Прекрасно! – сказала я вслух. – А у баб Маруси в доме холодно и сыро, но я все же зайду.

Прикрытая дверь легко открылась. В веранде неприятно пахло сыростью и плесенью, на что у меня перехватило дух. Нет, я не была брезгливой к этому дому, впрочем, и привычная обстановка меня нисколько не угнетала, но жить я бы здесь не смогла, ни за что. Этот некрашеный, старый домишко не вставал в сравнение с нашим меньшим домиком по своей чистоте и ухоженности.

Мама – эталон чистоты и доброжелательности, вычищала свой дом до блеска, даже белье в шкафах было разложено по ассортименту и в аккуратные стопки. И не дай бог нам навести там хаус, на что она очень сердилась и заставляла нас наводить порядок. Эта дисциплина нас с сестрой иногда угнетала, но подчиняться все же приходилось, так как разгневанная мама могла и отлупить. Но, только меня, очень вредного и строптивого ребенка, всегда идущего наперекор. Я понимала, что бабушке в ее годах трудно управляться с таким домом, и всячески предлагала ей свою помощь. Но она отказывалась, ссылаясь на то, что ее вполне все устраивает, и она не хочет ничего менять. А запах свежей краски и вовсе не переносит. Меня многое удивляло и поражало в ней – это спокойное отношение к жизни и ее безразличие к некоторым вещам. К примеру, ее мало волновал огород, которым занимались ее дети для нее, беспорядок в доме ее не задевал, а ведь она же не калека и, если бы двигалась больше, а не сидела целыми днями на крыльце на своем стуле, то может и болела бы меньше. Хотя, это мое личное мнение.

В доме пахло жареной рыбой. Хозяйка стояла ко мне спиной, слегка согнувшись над сковородкой в своей маленькой спаленке. На столе-буфете творился беспорядок: грязные граненые стаканы в заварке, крошки хлеба, клубочки светлых волос (видимо она расчесывалась недавно), кишки рыбы, стекающие с разделочной доски.

«Интересно! Чтобы на это сказала мама, если бы увидела все это на нашем столе?» – подумала я и произнесла:

– Баб Марусь, Привет!

Она спокойно повернулась всем телом и, не удивляясь, не улыбаясь, а так, как-то безразлично произнесла:

– А, Ольга, это ты. А я рыбу жарю.

– Понятно, – огорченно ответила я и плюхнулась на табурет, разглядывая на пыльном окне паутину, с бьющейся мухой и пауком, спускающимся к ней.

«Сейчас заколет», – подумала я.

– Отец скоро придет? – перебила мои мысли бабуля.

– Да. Он сегодня отдыхает, – последовал мой ответ.

Мне пришлось отвернуться от окна и смотреть на сгорбившуюся старушку с пожелтевшим платком и в кофте с заплатами. Да, на старенькие занавески в спальне, придающие сумрачное настроение комнате. В этом доме занавески открывались ровно в двенадцать часов дня. Этот распорядок установила бабушка – самая странная и удивительная натура, привлекающая этим меня. А почему она так делала уже много лет – никто не знал, да и сама она не давала ответа. Телепая по дому и шаркая ногами, хозяйка двигала тряпочки на окнах, по натянутым, с середины окна веревочкам. В комнатах стало светлее, но запах сырости сидел в доме крепко, и выгнать его могла лишь затопленная печь, которую давно не топили. В веранде послышались тяжелые шаги, и на пороге, хлопнув дверью, появился крепкий, стройный мужчина, с аккуратно стриженными русыми волосами и серыми глазами – это был отец. Он задумчиво улыбнулся и крикнул матери:

– Мам, я пришел к тебе с приветом, рассказать, что солнце встало! – И увидев меня в зале, он сказал: – А что ты так рано сбежала, даже не завтракала, мать там переживает.

– Да, мне к Олесе надо было сходить, – ответила я, разглядывая портреты на стенах: на одном портрете – Виктор, на другом – Лида и вышивка Виктора в рамочке.

Отец пришел сделать доброе дело для матери – постирать ее белье. Ей самой была не по силам эта работа. Так как воду нужно принести с колонки, а грязную вынести на улицу (слива в доме не было).

– Ну что, займемся стиркой века! – весело сказал отец, глядя на меня. – Пока я буду носить воду ты, мать, собери грязное белье.

– Соберу, соберу, – спохватилась мать.

Стирать решили в зале, выкатив круглую стиральную машину на середину комнаты. Отец взял два ведра и пошел за водой.

– Ладно, пойду прогуляюсь, – проговорила я.

Предлагать свою помощь я не стала, так как заранее знала, что стирку мне не доверят и не разрешает даже помочь. Лишь двум детям мать доверяла это грязное дело: моему отцу и дочери Люде, которая жила в городе с семьей и редко приезжала.

На улице немного потеплело. Ветер весело разгонял тучи и играл листвой березы – стоял тихий шелест. Птицы щебетали на деревьях, где-то на доме непрерывно стучал дятел.

– Куда же мне сходить? А, кажется, баба Шура в огороде, точно.

В кустах малины маячил белый платок, он, то исчезал, то появлялся снова. Баба Шура жила через дорогу, выше на дом, возле самого леса. А сейчас она рвала траву и складывала ее в ведра. Маленькая, худенькая старушка и очень шустрая, торопливо работала.

– Привет! Как дела? – спросила я, зайдя в огород.

– Оля! Да вот, трава наросла.

– Помочь?

– Да я уже справилась. У бабки была?

– Ага. Там папка белье будет стирать, она никому больше не доверяет.

– А, вот она что. Ну, пойдем, что ли в хату, сейчас руки обмою. – И она пошла в другую сторону огорода, где стояли старые ветвистые ранетки, но все еще дающие приплод и радующие нас осенью ароматными яблочками. Сад из семи разных ранеток казался нам большим и привлекательным, особенно весной в своем благоухающем и белоснежном цветении, привлекающий много пчел, шмелей, мух. Весной ранетки жужжали и гудели. Баба Шура отмыла руки в железной бочке и пошла в дом, а я следом за ней. В маленьком домике, состоящем из кухни и двух комнат, было уютно и тепло от натопленной печи. Всюду самотканые дорожки и кружки, связанные хозяйкой, кровати с красивыми покрывалами и большими подушками. В кухне самодельный буфет и стол-буфет, сделанные когда-то хозяином. Бабушка, последние полтора года жила одна. Муж Иван (наш дед) бросил ее и уехал к себе на родину в Липецкую область, там жила его первая жена.

Я села к столу-буфету, рядом с окном, а баба Шура суетилась возле печи – наливала суп «Щи».

– Давай поедим, пока горячие, они вкуснее, – сказала она. – А ты нарежь хлеб, он в столе. Я открыла дверцы стола-буфета и оттуда пахнуло хлебным духом да чем-то прелым – это заплесневевшие оладьи. Бабуля, несомненно, была хорошей хозяйкой, но буфет ее редко убирался. Она забывала про него или не успевала за суетой. И мне пришлось вытащить тарелку с оладьями и поставить на стол.