Оазисы. Книга 4

Глава 1

Он замечал, конечно, северянок и раньше, но только теперь обратил внимание на то, как много женщин у северян занимают разные руководящие или важные посты. Вот и теперь из четырёх человек, приехавших по его душу с севера, было две женщины. Обе высокие, худощавые, с поджарыми задами и сильными ногами. Груди маленькие, лица вполне миловидные. Не самые яркие красавицы, но рост, сила, определённая грация и хороший вкус были визитной карточкой северянок.

Их возраст точно определить нет никакой возможности. Этих женщин можно было описать одним дурацким словом – «порода». Так в Соликамске говорили друг о друге местные дамы, относившие себя к высшему обществу. Горохов читал книги и знал смысл подобных словечек, но терпеть их не мог. Не любил он эти выражения, наверное потому, что он-то как раз выходил из людишек самых низкопородных, из тех самых людей, которых местные женщины либо с неприязнью, либо с насторожённостью называли степняками. И которых, конечно, никто не путал с казаками, так как хоть и нехотя, но городские готовы были признавать казачью знать почти как равных. Это, наверное, потому, что казаки представляли большую военную силу, мощь, которую толком никто не мог определить, взвесить. Даже сами казаки. А ещё эти воинственные кочевники держали в руках значительную часть прибрежной торговли на реке. То есть были и богатыми, и опасными… Пусть даже и дикарями. И некоторые городские не гнушались приглашать атаманов с семьями иной раз погостить в городе. В общем, эти худые и въедливые бабы с севера совсем не походили ни на городских красоток из высшего общества, изнуряющих себя в спортивных залах и бассейнах и совершенствующих свои фигуры у местных хирургов, ни на степных женщин, измученных бесконечным тяжким трудом. Ну уж а на казачек они походили ещё меньше. Северянок никто и никогда с другими женщинами не путал. И с недавних пор уполномоченный знал, почему.

Биоты. Чёртовы биоты.

– Андрей Николаевич, вы могли бы не курить? – спокойно спросила одна из этих баб, та, что сидела слева, на самом краю. Брюнетка со светло-серыми глазами. Фамилия её была Самойлова, а имя он прослушал. До сих пор она ничего не говорила, не выпускала карандаш из руки, что-то всё время отмечала в своих бумагах, и это был первый её вопрос.

– Мог бы, – сухо ответил уполномоченный, но даже и не подумал потушить подожжённую сигарету в пепельнице перед собой; напротив, он сделал очередную затяжку и выпустил струю дыма в потолок. И, как назло, у него запершило в горле, и не удивительно, шёл уже четвёртый час их общения, и, кажется, это была его шестая или седьмая сигарета.

Ему пришлось немного откашляться. А Самойлова, словно обрадовавшись этому, заявила:

– Курение ослабляет здоровье, и чем больше возраст курящего, тем заметнее последствия этой дурной привычки.

– Неужели? – притворно удивился уполномоченный.

– Да, – убеждала его женщина. Она не почувствовала сарказма в его вопросе и продолжала: – Это медицинский факт.

– А у меня есть другие, не совсем медицинские факты, – делая очередную затяжку, произнёс Андрей Николаевич. И так как Самойлова ждала его пояснений, продолжил: – Двое из трёх уполномоченных из степи не возвращаются. Так что болезни, связанные с курением, могут мне угрожать только с вероятностью не более тридцати трёх процентов. И с вашего позволения…, – он всё-таки не потушил окурок и продолжил крутить его в пальцах.

На это его заявление брюнетка с почти белой радужкой понимающе кивнула: а, ну понятно, что ты за фрукт. И сделала у себя в бумагах очередную заметку.

Бушмелёв, сидевший у стены и наблюдавший за «консультациями», только закряхтел и заёрзал; он всем своим видом показывал – только вслух не говорил – своему подчинённому: «Андрей, ну какого хрена ты их бесишь?». Сидевший рядом с ним комиссар по кадрам Вавилов, так тот уже час как глаз не поднимал, разглядывал что-то на полу с отсутствующим видом. Судя по всему, он уже давно сделал для себя все выводы. Как, впрочем, и сам старший уполномоченный Горохов. После того как он появился на службе, ему пришлось написать уже три подробных рапорта, описывающих его экспедицию на юг. Три! Потом была ещё одна внутренняя комиссия, потом приезжали северяне в первый раз и пункт за пунктом разбирали все три его рапорта. И им ещё тогда не понравилось, что всю вину за гибель экспедиции уполномоченный возлагал на сумасшедшую бабу, которая ей руководила.

«А что же, по-вашему, я должен был написать, что это я завёл их в засаду? Их завёл, а сам вышел невредимым?». Уже в тот раз только по поведению северян он понял, что обещанной визы на север ему не видать. Никогда. Ни при каких условиях. В общем, у него больше не было необходимости лебезить перед теми четырьмя людьми, что сейчас сидели напротив него за длинным столом. Вот он и не лебезил. И тут заговорил один из двух мужчин, что был в комиссии. Фамилия его была Сушинский. Честно говоря, этот тип вообще не был похож на северянина. Во-первых, он был пухлый. Не жирный, но и отнюдь не худощавый спортсмен, как подавляющее большинство чиновников с севера. Дурацкий пегий «ёжик» на голове и нехарактерные для северянина очки с затемнёнными стёклами. Он взял одну из своих бумаг и, заглянув в неё для верности, произнёс:

– Рядовой Рогов показывает, что вы несколько раз за время путешествия с ним оставляли его одного, отлучались куда-то, и в одну из таких отлучек вы вернулись с мотоциклом и флягой рядового Винникера. Вы сказали ему, что нашли всё это и что Кораблёва с Винникером убиты. Что их убили дарги.

– Так оно и было, – ответил Горохов. Он прекрасно понимал, что эта тема ещё не раз всплывёт в этом расследовании. – Только вот мотоцикл я не находил, а откопал из своего схрона.

И этот Сушинский, пропустив его замечание мимо ушей, продолжал как бы невзначай:

– Рядовому Рогову показалось, что вы вели себя в этот момент несколько странно.

– Рогову показалось? Показалось? – тут уполномоченный едва сдержался, чтобы не усмехнуться. А это было бы уже абсолютной наглостью в контексте обсуждаемой темы. Поэтому он сдержался и продолжил серьёзно: – Мне рядового Рогова приходилось под руку вести, чтобы он не падал от жары и потери крови, ваш Рогов едва на вопросы мог отвечать, у него костюм протёк, мне приходилось отдавать ему свой хладоген. Я сомневаюсь, что он вспомнит о том, как мне пришлось отбиваться от двух даргов, не уверен, что он помнит, как я скармливал ему последние свои обезболивающие… Тем не менее он заметил и запомнил, что я вёл себя странно. И это ночью. Ваш Рогов очень…, – Горохов замолчал и правильно выбрал слово в этой ситуации: – Наблюдательный человек.

– Угу… Угу… Как я понял, – продолжал всё тот же член комиссии в очках, которого, видимо, не удовлетворил ответ уполномоченного, – этот мотоцикл, на котором вы оттуда уехали с Роговым, вы припрятали заранее.

– Да, ещё в первое моё пребывание в тех местах я сделал закладку, и мотоцикл я тоже там себе оставил, так как оставался один, а до ближайшего населённого пункта десятки километров пустыни. Закладки в степи – это обычная практика. И слава богу, что она мне в первый раз не пригодилась.

Вторую женщину из комиссии звали Елена Грицай. Горохов сразу запомнил её. Женщина была яркая. Как и все другие биоты, она была высокой, тяжёлые рыжие волосы собраны в высокий пучок на голове. Глаза у неё были зелёные и казались добрыми. Она пришла сюда, на такое серьёзное заседание, в юбке выше колен. Это сразу удивило всех мужчин из Трибунала. В том числе и Горохова. И вот тут эта Грицай и говорит:

– И именно в тот момент, когда вы раскапывали свой схрон, и появились Кораблёва с Винникером?

– Да; может, набрели случайно, а может, их привлёк шум работы двигателя, когда я проверял мотоцикл после того, как очистил его от песка. Они услышали и пришли.

– Андрей Николаевич, вы ведь успели пообщаться с Кораблёвой прежде, чем она погибла?