«До свидания». Эрнесто обрадовался знакомому слову, хотел сразу же его повторить, но вовремя сообразил, что так говорят при прощании. А прощаться ему не хотелось.

Он стоял молча и ждал: может быть, она скажет что-нибудь еще. Кстати, он уже забыл имя этой женщины, с которой почему-то никак не хотелось расставаться. Снова спросить он не мог по двум причинам: во-первых, неудобно; во-вторых, как спросить, если он сейчас неточно помнил этот нужный, уже тысячу раз повторенный здесь, в Советском Союзе, вопрос. Сейчас, сейчас… Вот! «Как тебя зовут?» Чаще приходилось говорить «тебя» – и это казалось нормальным. Но Эрнесто понимал, что сейчас нужна форма вежливого обращения, которую он тоже не мог вспомнить. Потом встрепенулся. Он же хорошо говорит по-английски! Но на его вопрос Полина отрицательно покачала головой: нет, она учила в свое время немецкий. Эрнесто про немецкий не понял, а вот что по-английски она не говорит – уловил. Как же быть? Он развел руками и вздохнул.

– Ну ладно, – наконец сказала она, – нам надо идти.

Ее прощальные, как догадался Эрнесто, слова запустили вдруг в его голове какой-то механизм – стало ясно, что теперь, наконец, сможет что-нибудь сказать.

– Извините, я немного забывать ваше имя. – Он опять виновато улыбнулся.

Полине снова стало его очень жалко. Смешной какой, подумала. Как ребенок.

– Меня зовут Полина, – четко проговорила она, все-таки сообразив, что ему трудно говорить на чужом языке.

– Па-ли-на, – старательно проговорил Эрнесто.

Ее имя прозвучало незнакомо, странно, волнующе. Уходить расхотелось. Однако Полина быстро взяла себя в руки. Она сказала, что ей приятно было познакомиться, но им с сыном нужно идти домой. Эрнесто понимающе покивал головой, но тут же начал объяснять и словами, и жестами, что он не может так быстро расстаться с Полиной и хочет ее проводить. Она неопределенно пожала плечами. Кубинец воспринял это как согласие и, показав, что сейчас же вернется, быстро отошел к своему другу, который оживленно болтал как раз по-английски с двумя девушками – очевидно, студентками. Эрнесто отвел его в сторону, начал, жестикулируя, что-то объяснять.

Полина смотрела на Эрнесто. Он ей нравился. Не только потому, что был красивым. В нем было что-то узнаваемое. Как будто они не виделись много-много лет – и вдруг встретились. А еще было какое-то совершенно непонятное ощущение, будто все происходящее не имеет к ней никакого отношения, будто она все видит со стороны: растерянную, не знающую, как себя вести, женщину, хорошенького незнакомого маленького мальчика и мужчину, появление которого должно что-то изменить в жизни этих двоих.

От автора

Я никогда не вела и не веду дневников. И даже записных книжек, как положено писателю, у меня до поездки на Кубу не было – так, кое-какие заметочки-мыслишки на обрывках бумаги, которые иногда собираю в папку, потом, соответственно, разбираю и соображаю, что с этим сделать, куда пристроить. А тут – с ума сойти! – целых две страницы, помеченных «в ночь с 1 на 2 октября 2004 года». Ночь была бредовой, и о том, что я ее записала, я сразу же и забыла. А буквально через неделю полезла в папку и обнаружила: вон, оказывается, что со мной творилось в ночь с 1 на 2 октября 2004 года!

«Я мечусь от идеи к идее, от рассказа к рассказу. Есть не одно и не два, а много начал, и еще больше – концовок. И ни на чем не могу сосредоточиться. Что-то мешает и мешает. Хотя, казалось, все так ясно: закончить маленькую повесть, у которой пока нет названия, дописать два-три рассказа, присоединить это к рассказам из рязанской книжки «Мы еще не знаем» – и в издательство. Да плюс «Знакомство по объявлению» можно уже переиздать, добавив туда, опять же, парочку рассказов. Идеи, сюжеты – все есть. Сиди, пиши. Не могу. Вся измаялась за последние дни. И наконец сегодня утром прорезалось: все бросить и писать давно задуманный роман «Куба, любовь моя…». Может быть, это будет называться по-другому. Неважно. Главное, именно сегодня я поняла, каким он должен быть, этот роман. Поняла после «Мостов округа Медисон» Уоллера (спасибо Свете!). Он должен быть небольшим по объему, компактным. Он должен быть пронзительным и красивым.

Поэтому срочно: к Гале – раз; в библиотеку – два. И три – самое безумное: мне надо ехать на Кубу, ни больше ни меньше.

Спать не могу. И писать пока не могу. Если найду выход, т.е. деньги на поездку – или хотя бы надежда на это появится, – вот тогда начну работать. Месяца четыре – и роман будет готов. Я его вижу. Я его люблю. И больше ничто меня теперь не интересует. Ничто!

Сейчас, когда я это прописала, стало легче; я потихоньку успокаиваюсь. Буквально полчаса назад мне казалось, что я схожу с ума, так велико было возбуждение и так хотелось прямо сейчас уйти с головой в роман. Но я чувствую: рано. Хотя очень многое уже вижу. Однако начинать все равно надо с поездки на Кубу.

Нет, никак мне не удается успокоиться. Думаю, думаю, думаю. И про то, к кому податься за деньгами, и реально ли это вообще (и чувствую – реально!), и про то, как я уже отправляюсь на Кубу (что это будет, туристическая поездка или как-то иначе?), и про то, встретятся в конце романа мои герои или нет.

Итак, героиня с сыном летит в Гавану (опять – насколько эта поездка для нее возможна? Не по деньгам: деньги она научилась зарабатывать, ставя на ноги одна двоих детей) – а дальше? Как она ищет там своего кубинца? И возможно ли, чтобы он был жив?

После того, как я прочитала один из номеров правозащитного журнала «Карта», который был полностью посвящен Кубе, мне видится тюрьма, где мой герой отбывает все эти годы наказание за политическое преступление (какое?). Нет, не то! Не то! Я слишком уважаю Фиделя Кастро, чтобы лить воду на мельницу его врагов. Никакой тюрьмы не будет. Но почему, почему он пропал на столько лет? Просто забыл и про любимую женщину, и про сына? Не может такого быть! Тогда что? Что? Ох, не справиться мне со всем этим. Ни за что не справиться…

Любовно-политический роман. Или – любовно-публицистический? Хватит ли ума? Вот в чем вопрос. Вот поэтому-то мне сейчас так скверно: боюсь, что не хватит. Замахиваюсь слишком на многое. Ведь могла бы ограничиться повествованием только в одной плоскости – плоскости героини: ее жизнь, ее переживания. Сиди, дорогая моя, куда посадили, в своей «женской прозе»! Без лишних телодвижений! А вот не хочу! Хотя… Что бы я ни написала, все равно это будет женской прозой… А кто, собственно, сказал, что это плохо? С чего это я вдруг взялась открещиваться от пишущих сестер? Так, ладно! Работать надо – вот и все! Умишко женский напрячь изо всех последних сил. И авантюризм свой эксплуатировать на полную катушку – иначе никакой Кубы мне не видать!»

Перечитав с интересом и сомнением написанное, я поняла, что от романа мне никуда не деться.

Галя – моя одноклассница. Мы не виделись много-много лет, а потом встретились – и я узнала ее историю. Сразу поняла, что когда-нибудь напишу роман о ее любви к красивому и мужественному кубинцу – любви, которая могла бы быть очень счастливой, если бы не развал СССР и последовавший за этим разрыв отношений между Кубой и Россией. За действия политиков всегда расплачиваются простые смертные. В том числе и любовью.

Итак, роман будет о том, размышляла я, как политика изломала человеческие судьбы, и о том, что настоящая любовь не проходит, несмотря ни на что.

Слово «Куба» всегда будоражило мое воображение. Те, чье детство выпало на шестидесятые годы двадцатого века, легко напоют мужественно-романтический мотив песни, где есть слова: «Куба, любовь моя, остров зари багровой», потому что именно в детском сознании наиболее четко отпечатывается атмосфера времени – запахами, деталями, музыкой. И эта маршевая песня была одним из важных штрихов звонкой дошкольной жизни моих сверстников, тем, что позже, подпитываясь заметками «Пионерской правды» и бодрыми сводками «Пионерской зорьки», перерастало в переписку с кубинскими школьниками, в поклонение мужеству Фиделя Кастро и Че Гевары.