Весна тысяча девятьсот сорок седьмого года выдалась на Западной Украине затяжной и очень дождливой. С середины марта, когда снег на склонах гор начал подтаивать и на нагретых солнцем прогалинах появились первые весенние цветы, из низко проплывающих над землей туч заморосил, перемешанный со снежными хлопьями, дождь, который не прекращался затем целый месяц. Узкие горные дороги, и так разбитые за войну, покрылись слоем липкой желто-коричневой грязи. Падающие с каменных откосов потоки воды, вымывали на них глубокие ямы и, скатываясь дальше вниз, исчезали в затянутых туманном провалах и лощинах. Груды гравия и обломки скал усыпали размытые колеи, создавая непроходимые преграды для автомашин и пеших путников.

Темной мартовской ночью на высокогорном шоссе между Ужгородом и Мукачево, которое извилистой лентой тянулось по западному склону Карпатского хребта, с трудом выбираясь из ям и объезжая завалы, ехала одинокая легковая машина. Темно-зеленый «Додж» с военными номерами был единственной легковушкой, рискнувшей в такое время, появиться на шоссе. В накрытом брезентовой крышей салоне «Доджа» сидели три человека. Рядом с водителем – молодцеватым сержантом с орденом Отечественной войны на забрызганной грязью шинели, сидел, одетый в полушубок и валенки, старший лейтенант, и, поправляя на носу очки, внимательно всматривался в лежащую на коленях топографическую карту. Изредка старший лейтенант бросал взгляд на дорогу и, словно досадуя на что-то, слегка покачивал головой. На заднем сиденье «Доджа» подняв воротник шинели и надвинув на глаза фуражку с темно-синим околышем, сидел майор. Мужчина уже не молодой, с лицом, испещренным глубокими преждевременными морщинами. Его глаза были закрыты, но, когда машину начинало подбрасывать на неровной, каменистой дороге, он просыпался и, бросив сонный взгляд в окно, плотнее прижимался спиной к узкой кожаной подушке сиденья.

– Товарищ майор, – торопливо, пока майор снова не закрыл глаза, спросил его старший лейтенант. – Разрешите обратиться?

– Обращайтесь! – устало ответил майор.

– Мы уже двадцать километров проехали, а развилки все нет и нет… – хриплым простуженным голосом то ли пожаловался, то ли извинился старший лейтенант. – Не могу понять, в чем дело?

По губам майора скользнула чуть заметная усмешка.

– Ну, во-первых, не двадцать, а восемнадцать… – ответил он на распев, с заметным украинским акцентом, – …а, во-вторых, вам старший лейтенант надо правильно карту научиться читать.

Взгляд старшего лейтенанта виновато потупился.

– Извините, товарищ майор. Я полковой фельдшер. Мое дело раненых и больных лечить, а с картой редко приходится дело иметь. – ответил он.

– Так-то это так, но на войне все может пригодиться. – заметил майор.

Старший лейтенант улыбнулся.

– Но ведь война уже давно закончилась… – возразил он.

Майор покачал головой.

– Для кого как… – задумчиво сказал он. – Для нас с вами она продолжается. Только теперь эта война стала тайной, которую другие люди порой не замечают.

Старший лейтенант и майор надолго замолчали, видимо думая каждый о своем.

– А как вы, на том хуторе оказались? – наконец, прервал молчание майор.

Старший лейтенант пожал плечами.

– Случайно… Ехали из Подлесья. Там рота нашего полка расквартирована. Радиатор закипел… Водитель решил ведро воды раздобыть, – старший лейтенант кивнул на сидящего рядом с ним сержанта. – А тут, как назло, на хутор бандеровцы нагрянули. Хорошо, что вы мимо проезжали с автоматчиками. Выручили…

Майор бросил на старшего лейтенанта долгий изучающий взгляд.

– Вы нам тоже очень сильно помогли, – сказал он, указывая рукой на, виднеющиеся в брезентовой крыше, пулевые отверстия. – Когда нас пулеметчики прижали к земле, думал, перебьют всех. Хорошо, что вы их гранатами забросали.

Старший лейтенант посмотрел на свои длинные мускулистые руки.

– Когда раненых с поля боя выносишь, руки сильными становятся. Гранату куда хочешь забросить можно. – сказал он.

– А вы давно служите? – поинтересовался майор.

– С тысячи девятьсот тридцать девятого года, – ответил старший лейтенант. – Сразу после окончания фельдшерской школы попал в войска НКВД. Вот с ними всю войну и прошел. Где только воевать не пришлось… Под Москвой, под Сталинградом… Затем, на реке Молочной почти год во втором эшелоне стояли. Ну а потом сюда, в Закарпатье война забросила. Вот с сорок четвертого года с бандеровцами и воюю…

Значит, вам сейчас двадцать шесть лет и фронтовой опыт у вас имеется, – подытожил монолог старшего лейтенанта майор.

Он перевел взгляд на темнеющие за окном силуэты горных вершин. С минуту в машине стояла тишина. Затем майор раскрыл планшетку с картой и, взглянув на нее, сказал:

– А развилка будет через пять минут. За следующим поворотом.

Когда «Додж», достигнув развилки, остановился, старший лейтенант спрыгнул на обочину дороги и, обратившись к майору, сказал:

– Дальше я уже своим ходом буду добираться, а вас, как мы и договаривались, шофер до Станислава подбросит.

Майор, молча, кивнул.

– Товарищ майор, – снова обратился старший лейтенант к майору. – Нельзя ли узнать вашу фамилию? Мне начальнику штаба полка надо доложить.

– Никитин… Заместитель коменданта города. – ответил майор и хлопнул шофера по плечу, чтобы тот ехал дальше.

Когда машина подъехала к городу, стало совсем светло. Раннее мартовское утро началось неожиданно. Еще минуту назад стены и крыши домов утопали в ночном сумраке, как вдруг из-за светло-розовых туч блеснул солнечный луч, и, словно прорубив в темноте окно, заиграл разноцветными огоньками на окнах и церковных куполах. Солнечный свет стал быстро заливать улицы и площади города. Стаи птиц поднялись высоко в сияющее голубизной небо, и оттуда донесся их протяжный, отдающий многоголосым эхом, крик.

Разбрызгивая колесами глубокие лужи, «Додж» промчался по пустынной в этот ранний час улице Тараса Шевченко и, скрипнув тормозами, остановился у здания областного управления Министерства государственной безопасности Украины.

– Товарищ майор, – водитель повернул к Никитину утомленное, покрытое брызгами грязи лицо. – Разрешите съездить на заправку за горючим, а то, боюсь, на обратный путь может не хватить?

Вылезая на тротуар, Никитин согласно кивнул и быстрым шагом направился к входу в здание. Отдав честь вытянувшимся часовым, он поднялся на третий этаж и, сняв с головы фуражку, остановился у двери с табличкой – «Оперативный дежурный». На его стук из-за двери раздалось: «Войдите!» Затем дверь распахнулась и перед Никитиным выросла высокая худощавая фигура старшего лейтенанта, который в одной руке держал дымящийся стакан с чаем, а в другой, накрытый кусочком сыра, бутерброд. Увидев старшего по званию, старший лейтенант смутился, но, перехватив озабоченный взгляд Никитина, шагнул в сторону и произнес:

– Проходите, товарищ майор!

На ходу, снимая шинель, Никитин подошел к большому письменному столу, стоящему у окна.

– Товарищ старший лейтенант, начальник управления генерал-майор Маслов просил поставить его в известность, если в ходе операции возникнут непредвиденные обстоятельства… – сказал он и, взглянув на встревоженное лицо старшего лейтенанта, добавил. – На нашу засаду у хутора совершено нападение. Я только что оттуда. Нападение удалось отбить, но есть раненые. Поднимите по тревоге гарнизон в Подлесье. Пусть срочно организуют преследование бандеровцев. Далеко уйти они не смогли.

Не говоря ни слова, дежурный поставил на край стола стакан с чаем и, положив рядом бутерброд, расстелил на столе карту. Никитин склонился над ней.