Наполняю ванную, опускаюсь в теплую воду. Поднимаю левую ногу, чтобы намылить ее, и провожу рукой по отметине на бедре. Шрамы всегда будут видны, но теперь они менее заметны. Пластический хирург в Копенгагене, с которым меня свел Якоб, сделал чудеса — по крайней мере, с моим лицом. Выемка на лбу исчезла, а от шрама осталась лишь слабая полоса от основания волос вниз к брови. Только если присмотреться внимательно, Можно увидеть, что она продолжается к уху.

Выбравшись из ванны и вытерев тело, я надеваю поношенные джинсы и мягкий серый джемпер, достаю щетку. Светлые волосы Линды теперь удлинены и выкрашены в темно-каштановый цвет, а взгляд моих глаз никто из прежней жизни не узнал бы. Моя старая личность выброшена, как изношенная одежда, рассыпающаяся в руках.

— Привет, меня зовут Надия Хансен, — говорю я, пытаясь улыбнуться женщине, которую вижу в зеркале ванной, но улыбка получается какая-то неубедительная. Сделав глубокий вдох, я стараюсь мысленно отбросить все лишнее, чтобы смогла проявиться новая личность. Поначалу мне приходилось делать это каждый раз — голос не привык к новому имени, и мне трудно было выговаривать его без напряжения. Раз за разом я пыталась снова, произносила его разными способами, разным тоном, меняя выражение лица. Снова и снова представлялась женщине, смотревшей на меня из зеркала. Все по-прежнему звучит неестественно, даже больше, чем в Берлине.

— Меня зовут Надия Хансен, — повторяю я. На этот раз серьезно, потом чуточку любезнее.

— Привет, меня зовут Надия. Надия Хансен.

Мое новое имя. Новая личность. Женщина, которой я стала.

Якоб приезжает в дом на южном побережье, когда мое лицо восстановилось после операции по удалению швов. Кладет на стол права и паспорт — на другое имя, с другой датой рождения.

Я изучаю женщину на фото, констатирую, что она чем-то похожа на меня. Но никто из тех, кто когда-то знал меня, не сможет, заглянув в документы, сказать, что на самом деле это Линда Андерссон.

Якоб молча наблюдает за мной.

— Как ты себя ощущаешь? — спрашивает он после паузы. Я уже близка к тому, чтобы ответить, что все прекрасно, но передумываю.

— Кто она? — спрашиваю я, указывая на права, лежащие между нами. Якоб берет их, смотрит в них, потом на меня.

— Надия Хансен, — отвечает он.

Рассказывая, что у меня будет новая личность, Якоб сказал: Адриана хотела, чтобы я взяла себе фамилию Хансен. Имя я могу выбрать сама. Даже не задумываясь, я выпалила: «Надия». Не знаю, откуда оно взялось, но получилось нечто большее, чем просто смена имени. Изменения проникают в меня куда глубже. Более всего мне хотелось бы снова называться Линдой. Но я понимаю, что уже поздно — если бы я так сказала, Якоб счел бы меня неблагодарной.

— Кто она? — настаиваю я.

— Она такая, какой ты захочешь ее сделать, — отвечает он.

Он объясняет, что теперь у меня есть все возможности устроить жизнь по своему вкусу, я внимательно выслушиваю его советы и инструкции. Он дает мне адрес новой квартиры в районе Кройцберг в Берлине, говорит, что авиабилет куплен. Прежде чем уйти, он оборачивается в прихожей и смотрит на меня долгим взглядом:

— Береги себя.

Я улыбаюсь ему, отчего кожа на лице натягивается. Эта, улыбка не моя, она принадлежит той, которой мне еще предстоит стать.

— Отлично, Надия, продолжай в том же духе. Выше нос, все образуется.

Когда он уходит, я возвращаюсь на кухню. Надия Хансен незнакомка, ее личность заменит ту, которой больше нет, которой нельзя существовать.

Потеряв счет времени, я стою и смотрю на новые документы. На следующий день я покидаю Швецию и полгода держусь далеко от нее. Но жадное желание справедливости заставляет меня вернуться.

Я выхожу из ванной, но в прихожей поворачиваюсь, собираю вещи, лежащие кучей на полу, и складываю их в корзину для белья. Потом достаю блокнот и ручку и сажусь на диван. Почерк у меня не такой, как обычно. Прямые черты и более прямолинейный стиль заменили те мягкие округлые линии, которыми писала Линда. Помимо того, что я пробую разные интонации и другую манеру говорить, я теперь еще и двигаюсь по-другому, и иногда это ощущается на удивление естественно. В такие минуты кажется, что я инстинктивно чувствую, какова на самом деле Надия.

Достаю права, смотрю на них. Судя по моему новому личному номеру, сорок лет мне исполнилось десятого июня — это означает, что я стала немного моложе. Правда, всего на три месяца, однако меня посещает мысль, что время повернуло вспять и теперь все возможно.

В некоторые дни я чувствую себя старой и обессиленной, но в данный момент ощущаю нечто противоположное. От игры в новую личность и предположений о том, кто она такая, угол зрения немного сместился. Личность Линды Андерссон начинает казаться ненастоящей, как наклеенная маска, а то, какая я теперь, и есть истинная. Как будто Надия — это я.

Как много на свете людей, готовых на все, чтобы начать жизнь сначала! Без судимости, с новым происхождением и новым именем. С иным прошлым и тем самым — иным будущим. Я отправляюсь в путешествие по незнакомым ландшафтам, мне выпало восхитительное счастье открывать ранее неизвестный континент. Новые чувства и качества, пока скрытые в глубине меня. Новая жизнь.

Но чья она? Кто такая Надия Хансен?

Ответ надо искать в словах Якоба. Она такая, какой я захочу ее видеть.

Но возможно ли иметь полную свободу в выборе своего «я»? Я сгорела заживо и восстала из пепла, с новыми крыльями за спиной, освобожденная от всего, что давило и тянуло вниз. Мысль прекрасная, однако она означает и некую неприкаянность. Кто я такая, если у меня нет прошлого? Может ли новая личность родиться из ничего?

С тех пор, как я осознала, что Линды Андерссон больше нет, меня мучили все эти вопросы. И теперь, вернувшись в Стокгольм, я веду постоянный разговор с собой. Беседу между моим прежним «я» и нынешним. Легко представить себе мою новую идентичность как своего рода возрождение. Все живое обречено на смерть, но, возможно, что-то сохранится в измененном виде.

Либо я буду цепляться за привычное поведение Линды, либо кинусь с обрыва, чтобы проверить, выдержат ли крылья.

Мысль привлекательная, хотя временами она меня пугает.

Поставив машину на подземную парковку в центре города, я выхожу на улицу Дротиннггатан. Хотя мне много где доводилось жить, Стокгольм всегда был особенно дорог моему сердцу. Кэти неизменно возвращалась сюда, и я представляла себе, что и со мной будет точно так же. Но сегодня я пришла в центр города впервые с момента возвращения. На улице много народа. Слишком много. Они проходят мимо меня, стоящей посреди пешеходной улицы. Женщина с пакетами в руках толкает меня и говорит, чтобы я была внимательнее.

Охранник в дверях универмага пристально смотрит прямо на меня, и я прибавляю шаг. В Берлине народу гораздо больше, но почему-то здесь все воспринимается хуже, чем мне представлялось. За годы моего отсутствия город сильно изменился, это я заметила еще в машине по дороге сюда. Новые дома, новые фасады, изменились дороги и улицы, так что я не сразу сориентировалась, как мне ехать. Я двигаюсь в сторону площади Хёторгет и обнаруживаю, что универмаг PUB перестроен и превращен в отель, но Концертный зал на другой стороне площади все такой же синий, и торговые ряды на площади остались на прежнем месте. Торговцы кричат, зазывая покупателей, расхваливая свои овощи и цветы, манят меня, чтобы я подошла. Обилие звуков вызывает стресс. Машины, автобусы, постоянный гул. Проносящиеся мимо велосипедисты и люди, громко разговаривающие по мобильным телефонам. Разве не это так любила Линда? Пульс большого города. Я изменилась. Настолько, что меня невозможно узнать. И настолько, что сама перестала узнавать себя.

Я решаю вернуться к машине, но внезапно обнаруживаю, что стою на площади Эстермальмсторг, не помня, как попала сюда. В здании прямо передо мной находится новый музей. Я читала, что он был создан в рекордные сроки, потому что идея давно витала в воздухе. Это не стало для меня полной неожиданностью, однако я все же не думала, что все произойдет так быстро.