Какими талантами обладала Саша, мы можем судить лишь по одной строчке: “Александра Григорьевна подарила сестрице шляпку, которую сама убирала…” Записано Михаилом Никитичем Муравьёвым, сыном того самого тверского вице-губернатора; в гости к нему в Петербург по-родственному наезжали молодожёны. Впоследствии талант рукоделия перейдёт её дочери Елизавете – букет, вышитый шёлком, поразит великую княгиню Александру Павловну.
Ещё одно свидетельство о характере матери поэта мы находим совсем в другой области. Странным образом этот помещичий эпизод рифмуется с батюшковским Омельяном, которого неизвестно как осудил за кражу Лев Андреевич. Зато известно, как поступила Александра Григорьевна. Вот распоряжение о судьбе её беглого дворового: “…наказать плетьми, – пишет она, – а по наказании отослать, ежели он окажется годен, в военную службу с зачётом мне в предбудущий рекрутский набор. В случае воинской службе негодности сослать на поселение с зачётом мне за рекрута, а обратно я его к себе взять не желаю”.
Спустя годы мягкий, миролюбивый Батюшков неожиданно проявит наследственную суровость по отношению уже к своим дворовым – правда, неисправимым пьяницам и лодырям.
Душевная болезнь, от которой умерла Александра Григорьевна, передавалась по наследству. Перепады внутренних состояний от полной апатии до бешеной ярости считались первыми её симптомами. Возможно, в одном из таких состояний жестокое распоряжение и было подписано. Болезнь, которую тогда называли “чёрной меланхолией”, “ипохондрией”, “душевной болезнью”, сегодня скорее всего отнесли бы к острой форме шизофрении. Как её симптомы проявлялись у поэта Батюшкова, известно: гнев, мания преследования, попытки суицида, истовая набожность и полное безразличие к жизни и людям – часто сменяли друг друга. Наверное, схожим образом развивалась и болезнь матери поэта, и было к лучшему, что старшие дочери, находясь в пансионе, не видели её в таком состоянии. Зато видел Батюшков. Во всю жизнь он почти нигде не будет вспоминать о матери. И не потому, что забыл, а потому, наверное, что её образ хранился в душе за семью печатями. Так бывает именно с теми образами, в которых заключена травма (болезнь, смерть) – и любовь, которая тем горячей и беззаветней, что ты не успел разделить её.
Были ли в роду Бердяевых близкородственные браки – мы не знаем, хотя между поместными дворянами они, несмотря на запрет, случались. Родственные браки укрепляли род тем, что собирали и укрупняли его, а не рассеивали. Однако на генетическом уровне побочным эффектом таких браков были разного рода заболевания, включая психические. В таком случае связь между действительностью и больным подменялась связью больного с психозами, накопленными в подсознании; он как бы проецировал образы психозов на мир; интерпретировал реальность в их свете. Жизнь становилась зеркалом для внутреннего мира, а вся конструкция напоминала Уробороса – змея, который свернулся в кольцо и кусает себя за хвост. Смерть в подобных случаях наступала от общего нервного или иммунного истощения. Бессонница, отказ от еды, нервные срывы: в таком состоянии любая простуда могла стать фатальной. Скорее всего, именно так умерла мать поэта и её дочь, любимая сестра Батюшкова – Александра Николаевна. Самого Батюшкова от “быстрой смерти” спасло только богатое поэтическое воображение и обширная образная память, запасами которых безумие поэта “питалось” почти три десятилетия.
Тем не менее младшая сестра Батюшкова – Варвара Николаевна (“Варинька”, “Варечька”, “ангел”, “ленивая девочка”) – в 1818 году выйдет замуж за сына родного брата Варинькиной бабушки, за двоюродного дядю Аркадия Соколова. Он был старше её на тринадцать лет. Роман тянулся второй год, однако Соколов всё не сватался. Это изматывало и Варвару, и её близких. По письмам Батюшкова видно, что он, и без того во взвинченном состоянии, теряет терпение. Его оскорбляет двусмысленность положения сестры. Так негодовал бы отец. “Более года она томится по-пустому, – пишет он. – Ничего у нас не делается, а целому миру всё известно. Не навлекайте себе огорчений пустым деликатством. Дела делаются просто. Да или нет – вот и вся песня у благоразумных людей” [6].
Когда свадьба, наконец, решилась, её отложили из-за смерти отца Николая Львовича. Только в 1818 году Варвара и Аркадий наконец поженятся. Они заживут своим домом сначала в Вологде, где Соколов служит директором училищ Вологодской губернии, а по выходе в отставку – в родовом Жукове. Мечта Вариньки (как и любой девушки того времени) – осуществится. Она станет женой и хозяйкой. Призрак мрачного старика в разорённом Даниловском перестанет её преследовать.
Проявилась ли в этом браке дурная наследственность? Неизвестно. Единственный сын Варвары Батюшковой и Аркадия Соколова – Николай – утонет, провалившись под лёд пошехонской речонки Согожи. Через пару месяцев Варвара потеряет сестру Елизавету (она умрёт от холеры). В имении Хантаново, где когда-то подолгу жил и сам Батюшков, она проведёт, когда овдовеет, оставшийся отрезок жизни. Из сестёр самая болезненная, слабая здоровьем, она доживёт до девяноста лет. На портрете вологодского художника Алексея Ягодникова[7] мы видим пожилую женщину в чепце. Взгляд её больших печальных глаз словно полон слёз. За больного брата Константина она молится иконе Божьей Матери “Взыскание погибших”. Этой иконе молятся о спасении души – того, чья душа померкла для обоих миров, небесного и земного.
“Лиза, Лизонька, Лизавета” – так называл её Батюшков – Елизавета Николаевна была по старшинству третьей. В пансионе мадам Эклебен из девиц Батюшковых она одна войдёт во вкус к французскому, что в перспективе означает – ко всей светской культуре того времени. Лиза – самая прилежная ученица, и мадам Эклебен даже представляет её великой княгине. Родители мечтают, чтобы Елизавета стала фрейлиной и жила в Петербурге. Однако её жизнь складывается иначе. Происходит то, чего она менее всего желает: из пансиона Лизу отправляют в Даниловское. Каково это, оказаться после Петербурга в пошехонской глухомани, да ещё со стариком-отцом – можно представить по роману “Война и мир”, где примерно в это же время в подобной глуши жили старик князь Болконский и его дочь княжна Марья. Для девицы её положения и воспитания только замужество давало шанс уехать если не в Петербург, то хотя бы в Вологду. Брак с чиновником Государственной коллегии иностранных дел Алексеем Шипиловым шанс давал, и прехороший: иностранная коллегия считалась элитным “ведомством”. В глазах обывателей его служащий заметно возвышался над чиновниками других коллегий.
Они поженились в 1802-м – в год, когда 15-летний Костя Батюшков уже вышел из пансиона. Как они познакомились? Предположительно в Вологде, другой светской жизни в округе попросту не было. Их могла сблизить любовь к французскому – Шипилов по службе блестяще владел языком. Так или иначе, выбирать приходилось из небольшого круга, и вологодский дворянин Шипилов в этот круг входил.
В Вологде, в доме Шипиловых, кроме Шипиловых-младших живёт Шипилов-старший. Ускользнув от отца, Лизонька теперь вынуждена терпеть старика чужого, бессердечного и скупого. Только взаимная супружеская любовь спасает её. О Петербурге она не мечтает и довольствуется французскими книгами. Её письма к брату Константину тоже написаны по-французски. Этим она как бы выделяет себя из провинциального окружения. Зная её страсть, Батюшков просит сестру Сашу в августовском письме 1812 года: “Скажи Лизавете, что я видел недавно славную сочинительницу Коринны и Дельфины, мадам Сталь, с которой провёл целый вечер у графини Строгоновой”. “Дурна как чёрт и умна как ангел”, – добавит он фразу, впоследствии ставшую хрестоматийной. Жермена де Сталь, первая интеллектуалка своего времени, бежала от Наполеона и ненадолго оказалась в России. То, что Лиза интересовалась её сочинениями, многое говорит о ней. Из всех сестёр только она могла по-настоящему оценить новое знакомство брата.
