«Мыч», только так я мог его называть стал пятым в этой уходительной акции. Хитрый змей, пользующийся мной, но всё равно был так близок мне. Его манера держаться в обществе манила меня, хитрый, скользкий, ловкий змей, опоясывающий твоё доверие, пока не настанет нужный момент для того, чтобы сжать, сдавить и проглотить. Тогда я жалел о нём больше всего, но сейчас всё иначе. Тогда для меня, он доверил мне важную работу и я не вправе его подвести, но конечно же подвёл. А сейчас, он позвал именно меня, потому что я болван и даже если меня поймают, ему ничего не будет, ведь для меня сесть это норма и я бы даже не связал наше дело со своей отсидкой. Гадкий червяк, единственный который был не достоин даже такого придурка, как я. А не наоборот.
Саргон был последним моим лучшим другом, после него ушли все остальные, кого еле поворачивается язык назвать другом. Сарга был славный мужик. Темноволос, с большими карими глазами, добрейшим лицом и милейшей улыбкой. Одевался по стилю, но не слишком, любил литературу и живопись, но сам ни к Перу, ни к кисти не притрагивался, хотя очень этого хотел, но боялся начать, даже с поддержкой своих друзей. Всех кроме меня. Я никогда не способствовал его тяге к творчеству. Для меня это было глупой мыслью. «Зачем? Кому это нужно», думал я. Наверное из-за этого в конце концов и он прекратил со мной связи. Ему было плевать, что я с кем то дерусь, а с ним я не дрался, он всегда выходил из конфликта неведомыми мне способами.
Он даже не любил пить, он просто разговаривал со мной, будто ему нравился контраст его красноречивого, литературного изъявления и моего вульгарного жаргона и дефицита слов с руганью через пол слова. Его уход стал начало конца меня, как зверя.
Потеря друзей сильно подкосило меня и следующую неделю я провёл дома, разбивая башкой половые доски, страдая от одиночества. Да, у меня осталась семья, но это совсем другое, ни один мой брат или сестра и тем более ни отец с матерью, не будут со мной выпивать и творить весёлые пакости городу. Но вскоре я потерял их всех.
Сестры и братья, ещё давно перестали меня воспринимать, для них я был просто ночующим в их доме медведем. Они со мной никогда не говорили и избегали как могли, прячась по дому и из дома. Вначале меня это обижало и я пытался продолжать общение и развлекаться с ними, но сталкивался лишь с апатией и презрением. И стал отвечать тем же и все мы были довольны. После того случая в осеннюю пору, контакт разорвался окончательно и пассивная агрессия, сменилась активной ненавистью.
Осень. Ветер бушующий за окном и разбрасывающий листья по городку. Пасмурно, небо затянуто тёмной блокадой туч, хмуро глядевшие сверху наземь, вот-вот извергнувшие из себя потоп. Снаружи холодно, холоднее чем должно быть, промораживает до дрожи. Я, пришедший домой, как обычно пьян и отец, не способный больше терпеть дома паразита. Яростная перепалка между мной и отцом, поддерживаемый братьями и сёстрами, лишь мать пыталась всех успокоить, в своих жалких попыток вывести всех на мирную ноту, стала жертвой нервного срыва, предавшись рыданиям на кресле.
Отец выдворял меня из дома, кричал как сыт по горло, опухолью в доме, что только жрёт, да проблемы приносит. А я кричал на него, просто кричал, мне нечего было сказать, но и уходить я не собирался. Конфликт затягивался и я чуть не расплакался от бессилья и просто ударил его со всего размаху с диким вскриком. Он упал. И никогда больше не поднялся. Безумный взгляд всех родственников в доме, стремился то на него, то на меня, абсолютная тишина, воцарилось в доме и прервалась начавшимся дождём. Теперь с безумием на меня кричали все, кроме матери, которая безумно рыдала над телом отца, утешаемая сёстрами. Я осознал, что я натворил, но даже тогда я сдерживал эмоции, я хотел просто разрыдаться и умереть, но просто безразлично посмотрел на остывающее тело и бежал со всех ног из дома, под угрозы казни.
Пробегая по мокрым улочкам от дождя, я впервые за долгое время заплакал и поддался многочисленным размышление, не посещавших так давно мою голову. Я не знал, что мне делать, я боялся и понимал, что назад ничего не вернуть. Этот момент стал поворотным, я осознал кем я был и что я только что натворил, и как же я жаждал, чтобы это был просто ужасный сон, порождённый моим воспалённым сознанием, но это была ужасающая реальность. Я бежал не зная куда, куда подальше от самого себя, пока не наткнулся на пару представителей закона, схватившие меня под руки и потащившие в отделение. Начиналась гроза, в небе сверкали яркие трещины молний и раздавались угрюмые раскаты грома.
На следующий день я вновь встретился со своей семьёй, которые пришли лишь предъявить обвинение в мою сторону и мне назначили суд через три дня, который мне было суждено проиграть. Старый дядюшка Мурсон прекрасно знает своё дело, я сяду и это очевидно, а может и на эшафот. Уже тогда во мне проснулся ясный ум и понимание всего. Вся моя жалкая жизнь, полная драк, алкоголя и психологического разрушения дали свой пагубный результат и слишком поздно было, что либо менять. Точнее я так думал тогда. Даже после убийства отца, моя мать пыталась меня защитить, я всё равно был заключён, но мне дали смягчающий срок за «случайное» убийство. А потом ко мне зашёл Мурсон и сказал, что я свободен лишь на первом месяце своего наказания. Я отписался, я заслужил наказания, я обязан был сгнить в темнице и быть сожран на столбе падальщиками, а не выйти в свободный мир, но ничего не изменить. Странное чувство внутри души и разума не позволили мне сделать себе новый срок.
Так бы я и остался кончать свои дни на холодной улице, ведь я ничего не умел, да и работать меня бы никто не взял и из города я не мог уйти, но и лучшего я не заслуживал. Так бы и я загиб от голода и холода, если бы не старый, добрый дядюшка Мурсон, который умер за день до моего освобождения, успев лишь отдать приказ о моём досрочном и написать завещание, в котором почему то мне было обещано подвальное помещение от его старого, заброшенного дома. Только подвал, весь остальной дом отходил моему дяде, который мало радовался новому соседу, но слова суда сильнее воли простолюдина и вот у меня появилась крыша, которая являлась полом моего соседа. Я и сам был мало рад, но я всё равно там засел, не вылезая никуда.
Все пятнадцать дней я прибывал в сыром тёмном подвале с ужасным холодом, от которого я заболел и лишь и делал, что сидел и бился головой, размышляя о прошлом, настоящем и будущем. Ничего не съев и не пив, лишь дождевую воду, текущую из отверстия в стене, периодически проверяя камень и свою голову на крепость я потихоньку сходил с ума, теряя остатки личности и человечности. Я мучился от голода, убивающего меня изнутри и болезни, сделавшая из меня жалкое подобие человеческого тела, со здравым рассудком. За эти дни я потерял свою форму, абсолютно и полностью я стал дряхлым, слабым ничтожеством, потеряв последнее, чем я мог бы гордиться. Побледнев и исхудав я был больше мертвец, чем тот, кого можно было назвать живым и кроме как уничтожения своего сознания и головы, я ничем не занимался.
Но на утро шестнадцатого дня я получил приход, приход и вдохновение. Я очнулся с совсем иными ощущениями, не полоумного идиота, а здравомыслящего джентльмена, готовый вновь увидеть свет. Чёрный мрак спал с моего разума, тёмная пелена с моих глаз, я был счастлив, что мог адекватно думать, всё предыдущие казалось страшным сном. Меня ждала новая жизнь, я ощущал это всей душой, я выбрался из подвала, дядя очень испугался когда увидел меня и подумал, что я нечисть из бездны, он совсем забыл о моём существовании. Посмотрев в зеркало я тоже был напуган. От туда на меня смотрело жуткое создание с серой как пыль кожей, красными глазами, опухшим носом и тонкими конечностями, из под кожи которых светились вены. На голове чудища сидел рой пауков, давно умерший светлый рой. Кривая челюсть и град вмятин по всему телу. Это чудовище нужно было прикончить.
