Лиза плотно прикрывает уши ладонями, а потому не сразу разбирает смысл ее слов. Если кто-то кричит, нужно просто заткнуть уши, тогда не страшно.
Дыхание постепенно выравнивается, и Лизу вдруг охватывает чудовищное облегчение.
Наверняка эта женщина пришла обвинить Владимира Сергеевича.
Наверняка у нее нет бабушки и всяких специальных особенностей.
Наверняка Владимир Сергеевич обидел и ее сына, а потому женщина может сказать ему правду, кричать и плакать, и никто не отправит ее в психушку.
Сейчас она все ему выскажет, а так как она говорит очень громко, то все услышат и Яся узнает правду. Не от Лизы.
А Лиза тогда будет ни при чем и сохранит работу, но всем будет известно, что она знает: она же слышала, что говорит эта женщина.
Нужно послушать, нужно узнать, что именно она кричит.
Лиза, Лиза, опусти руки.
Послушай, Лиза, это важно!
С трудом сконцентрировавшись на почти бессвязной речи женщины, Лиза вдруг с удивлением видит, как она, только что кричавшая на Владимира Сергеевича, пока он пытался стряхнуть ее руки со своих, падает на колени и хватает его за полы халата, за ноги.
В мозг Лизы начинают проникать ее слова:
– Доктор! Пожалуйста! Мы все уже перепробовали! Всех обошли! Никто не может помочь! Все отказываются! Прошу, доктор!
Владимир Сергеевич будто съел таракана. Его сухие светлые волосы лежат на голове как попало, почти неряшливо, и Лизе вдруг хочется пройтись по ним той же щеткой, которой она чистила под диваном.
– Оставьте меня в покое! – говорит он. – Отцепитесь от меня, наконец! Вы молодая женщина, какая проблема! Эта умрет, родите другую!
– Это моя единственная дочь, доктор! Я не могу больше иметь детей! Пожалуйста! Хотя бы осмотрите ее один раз! Ну пожалуйста!
Она пришла не обвинять! Она принесла ему свою дочь, а он ее выгоняет! Потому что дочь не мальчик?
Нужно пройти мимо них. Это вообще не Лизино дело. Нужно просто пройти сейчас мимо них в кабинет и заниматься своими делами, иначе Владимир Сергеевич будет недоволен.
– Я вам повторяю: запись на прием только дистанционно, через форму на сайте. И ко мне большая очередь. Яся, кто ее пустил? Вы понимаете, что ломитесь через головы других тяжелых детей, которые точно так же ждут своей очереди? Яся, убери ее отсюда! Что я тогда буду за врач? Учтите, я принимаю далеко не всех, кто обратился. Вас много, а я один. Яся, вызывай уже полицию, чего ты ждешь, в конце-то…
Лиза наконец проникает в процедурную и закрывает за собой дверь, отсекая шум борьбы, слезы женщины и недовольство Владимира Сергеевича.
У массажного стола Лизу ждут пакеты из химчистки. Она потрошит их и раскладывает белье по стопкам, по две простыни и по два полотенца в каждой. Лиза не представляет, что делают с вещами в химчистке, но они приезжают оттуда совершенно мертвые и молча лежат без движения, позволяя делать с собой все что угодно.
Правильно она решила молчать. Лиза вдруг представляет себя на месте этой несчастной женщины – доказывающей свою правоту, умоляющей не вызывать скорую. Нужно гнать от себя эти мысли. Спокойная жизнь, поменьше эпизодов – и ничего, что могло бы поставить под удар бабушкино благополучие.
Получившиеся порционные стопки – по одной на каждого нового мальчика – Лиза сворачивает пополам и раскладывает в шкафу. Она почти успокоилась, но, когда сзади рявкает дверь и стонет кресло у стола, она все равно вздрагивает и замирает на секунду, однако почти сразу продолжает свое размеренное движение. Стройные ряды чистых мертвых вещей – что может быть лучше?
Лиза слышит, как Владимир Сергеевич выдвигает и задвигает ящики, будто ищет что-то, и вдруг говорит ей:
– Лиза. Во-первых, следует здороваться. Во-вторых, до приема час, а ты все еще не закончила. Как это понимать? Мне необходимо остаться одному, подготовиться к приему. Ты и сама видишь, какая у меня непростая работа – нервная, требующая больших энергетических затрат. Так что отправляйся давай отсюда, простынки можно как-нибудь в другой раз поперекладывать.
Лиза аккуратно убирает в шкаф последнюю стопку и оборачивается, чтобы уйти. Владимир Сергеевич сидит за столом и сосредоточенно откручивает ручке голову.
– Здравствуйте, Владимир Сергеевич, – приветливо говорит она.
Он велел поздороваться. Лиза вежливая. Лиза знает, как себя вести.
– Здравствуй, Лиза, – бесцветным эхом отзывается он.
– Кстати, – говорит она и сама замирает от своих слов. – Лиза знает, что вы делаете, Владимир Сергеевич. Что вы делаете. Знает, да. И полиция. И полиция знает. Знает, что вы делаете с мальчиками, Владимир Сергеевич.
Владимир Сергеевич смотрит на нее внимательно и спокойно, не шевелясь. Даже ручка успокоилась и застыла в его руках. Когда Лиза замолкает, он тихо говорит:
– Присядь-ка. Что это ты такое говоришь?
Но Лиза не хочет садиться. Она не хочет больше притрагиваться ни к одной вещи в этой комнате. Ее опять укачало и вот-вот вырвет, а это совсем сейчас некстати.
Лиза остается стоять. Она стоит и молчит, глядя в пол. Владимир Сергеевич тоже встает. Но потом садится снова.
– Объясни-ка мне, Лиза, что вообще происходит.
– Дети, Владимир Сергеевич. Ваши пациенты. Мальчики. Вы делаете с ними то, чего не должны делать. Это неправильно. И полиция тоже так считает.
Лизе кажется, что, если она будет всякий раз упоминать о полиции, это придаст веса ее обвинениям.
Конечно, когда полиция уже в курсе, какой смысл все отрицать? Владимир Сергеевич очень умный. Он поймет, что все серьезно. И очень упростит всем дело, если сейчас же сознается. Лиза проводит его к Мите. А Митя знает, что делать. И тогда Митя никогда больше не будет говорить Лизе, что вещи могли обмануть.
Лиза тихонько смеется.
– Лиза, милая, ты с ума сошла? – зеленовато говорит Владимир Сергеевич, расслабляя узел галстука. – Как тебе такое только в голову пришло? Я тебя как-то обидел? Или Яся?
При упоминании о Ясе Лиза морщится:
– Нет, Яся Васильевна совсем ни при чем. И Лиза ни при чем. Это всё вы. Вы делаете с мальчиками неправильное.
Владимир Сергеевич встает за кресло и опирается на его спинку. Под весом Владимира Сергеевича кресло покачивается на разъезжающихся колесиках, вот-вот упадет.
– Это кто тебе такое сказал, Лиза?
– И полиция знает, что вы это делаете. Лиза им сказала. Полицейские в курсе, – отвечает Лиза.
Владимир Сергеевич чуть повышает голос, будто разговаривает с кем-то, кто неважно слышит:
– Кто? Кто тебе сказал, Лиза? С кем ты говорила?
Лиза морщится и отступает на пару шагов. Слишком громко.
– Лиза ни с кем не говорила. Никто ей не говорил. Лиза сама узнала.
Руки Владимира Сергеевича, сжимавшие спинку кресла – так, что тонкой светлой коже становится больно, – внезапно разжимаются.
– Сама? Вот как? – мертвым, как простынки из химчистки, белоснежным тоном спрашивает он.
Лизе вдруг хочется объяснить ему. Доказать, чтобы он понял и испугался. Чтобы он прекратил быть таким спокойным.
– Это ваш массажный стол Лизе сказал, Владимир Сергеевич. На столе пятна. И волосы. Волосы мальчиков. И ваши. Но не с головы. И новые царапины. Кожа на столе процарапана. Снова. И ваши инструменты, Владимир Сергеевич… И еще массажные простыни для стирки – там кровь и снова пятна, такие, особые пятна. Вы знаете, какие это пятна. Да, пятна. Да… Очень грязные простыни. Кровь и пятна. Мало крови. Круглые маленькие пятнышки крови. И другие пятна, не круглые. И побольше. Светлые. Жесткие. Вы знаете. Они еще пахнут так по-особому. Да. И волосы. Разные – и детские, и взрослые. Ну, вы понимаете, волосы с гениталий. Они такие, короткие или длинные, но все как бы перекрученные, их не спутать. А еще ремни и серые резиновые ленты. И презервативы. Использованные. Лиза знает, Владимир Сергеевич, знает, что вы делаете. И полиция…
– И полиция тоже знает, что ты работаешь у меня уборщицей и увидела на моем массажном столе волоски и пару царапин, на простынях пятна, а в моем семейном доме нашла использованные презервативы? – вдруг перебивает Владимир Сергеевич.