Ребятишки тоже осваивали луки, коих наделали изрядно, охотясь на пушного зверя: белку, соболя и что-то очень рыжее и вонючее. Хорька, наверное, американского. Или как он тут называется? Я, отплёвываясь и непроизвольно отхаркиваясь от мерзкого запаха, произнёс слово «хорь».

Лопаты, и большие, и малые, заготовили загодя, и снег вычищали дружно, ежеутренне сбрасывая его со скалы на приток Ларга. В итоге к концу зимы там образовалась великолепная снежная горка, и я не удержался и спустился по ней на изготовленных наскоро лыжах. Оставались ещё неиспользованные заготовки полозьев для саней. Вполне успешно скатился, между прочим.

Когда Игра поняла моё намерение, она впилась в меня руками и едва не укатилась со мной, лишь в последний момент, отпустив меня.

Оттолкнувшись палками, я ринулся с кручи.

На лыжах я намертво прикрепил кожаные крепления, затягивающиеся и завязывающиеся сзади и сверху. Нога держалась очень прочно. Правда, уж если упадёшь, руки-ноги могут не выдержать. Имел я подобный опыт в своей прошлой жизни, поэтому тормозил в конце пробежки по заснеженной реке только лыжами.

Укатился я далеко, но на душе у меня было радостно. Отвязав крепление, прижимавшее пятку, я бодренько побежал к «трём богатырям», как я называл нашу скалу. Они и впрямь, особенно отсюда, и присыпанные снегом, были очень похожи на воинов в белых плащах.

– Не хватает ещё красных тамплиерских крестов, – подумал я, произнеся мысли вслух. И потом добавил, – Свят, свят, свят. Упаси Боже.

Я замахал палками в сторону дома. Мне впервые за всё время пребывания здесь стало по-домашнему хорошо.

– И ведь придут когда-нибудь… – Вздохнул я.

Стоял солнечный мартовский день. Я в течение года экспериментировал с солнечными часами и установил дни солнцестояния: весеннего и зимнего из расчёта – триста шестьдесят пять дней в году.

Отметив самый короткий день в году, я отсчитывал от него дни, и по этим подсчётам шли уже восьмидесятые сутки, то есть – 12 марта.

– День рождения, – вспомнил я. – Сегодня мой день рождения.

День рождения Урфа я не знал. Да и никто не знал. А мой вспомнился. И вспомнился висевший когда-то у меня вечный календарь с цифрами и месяцами, на которые надевались колечки. Какой хочешь день, такой и ставь.

Надо сделать такой же в племени и отмечать дни рождения. У нас в племени, как раз сегодня ночью народился ещё один житель. Я понял, что есть повод для веселья и поспешил в городище.

* * *

Я быстро взобрался по вырубленным в расщелине ступенькам и, на несколько минут зайдя в пещеру, поднялся в город и подойдя к кузнечному столбу, стукнул битой в висевший на бронзовой цепи бронзовый лист.

Народ вздрогнул и приблизился, побросав всё. Вождь зовёт, не хухры мухры.

– Граждане свободного города Урфа! – Прорычал я по-русски.

Я всегда так к ним обращался и они привыкли.

– У нас сегодня родился ещё один гражданин, и я предлагаю отметить этот день, чтобы его родители… – Я поперхнулся. В племени не было постоянных супружеских пар.

– Чтобы родительница, и мы все запомнили этот день и передали память о нём сыну. В честь этого я, как вождь племени дарю новому гражданину наш священный тотем – «рыбу» с символом этого дня. Отныне и далее повелеваю отмечать дни и годы рождения.

Никто ничего не понял, кроме того, что вождь решил одарить сына Огры блестящей и красивой безделицей в виде рыбы, на которой с одной стороны были выбиты непонятные для всех знаки «12.03.03».

Честно говоря, я тоже бы ничего не понял, но с завтрашнего дня решил ежедневно учить детей не только стрелять из лука и кидать камни, но и уму-разуму.

* * *

Сошёл снег, и вскрылась река. Метрах в пятидесяти ниже городища мы наметили линию ещё одного городского рва и стеновой насыпи, и за зиму вырубили там деревья. Большими топорами и несколькими удачными пилами валить деревья было значительно сподручнее.

После ледохода опробовали обтянутую шкурами рамную лодку. Сначала никто не хотел садиться в гуляющую под ногами посудину. Но когда я смело уселся, и, гребя одним веслом, прокатился туда-сюда по реке, взяла весло и села в лодку Игра.

– Ну что, сестрёнка, на «раз-два»?

– На «раз-два», – дрожащим голосом повторила она.

Я оттолкнулся веслом от причала, – уложенных на край скалы двух тёсаных «полубрёвен», уложенных на сваи, и скомандовал.

– И раз, и два, и раз, и два.

Игра послушно опускала весло. Не прошли даром зимние тренировки на бревне.

– Табань, – сказал я, и лодка послушно развернулась почти на месте. – Ну вот, а ты боялась.

– Какой ты у меня, Урф! – Прошептала Игра. – Ты самый лучший. Только я всё равно боюсь.

– Это пройдёт, – довольно сказал я.

Лодка, или как называл её я – каяк, имела толстый «киль», состоящий из двух частей: внутренней и внешней.

К внутренней части киля крепились шпангоуты, утопленные в него на четверть. По бортам от носа до кормы проходили по три гнутых бруса, тоже утопленных в шпангоуты на четверть.

То есть, кожа лежала ровно, приклеенная и привязанная к раме ремнями. На первом снизу брусе лежали скамьи: две центре и по одной спереди и сзади. Лодка получилась вместимая, с высокими, чуть загнутыми внутрь бортами.

– И раз, и два, и раз, и два, и раз….

Я ускорил темп и командовал на один такт, то есть один взмах в секунду, и лодка быстро двигалась против течения. Грести было легко.

– Умничка, – похвалил я Игру.

Мы быстро скрылись за поворотом реки и легли в дрейф. Я положил весло и стал расправлять сеть. Примерно в том месте, где ставили и зимой, я аккуратно стал опускать главный якорь сети.

– Помогай!

Я опускал сеть в воду, а Игра перебирала сеть, чтобы та не запуталась, не зацепилась за борт, и не перевернула лодку. Первый в этом мире спуск сети за борт прошёл благополучно.

Вернувшись к причалу, мы привязались. Я вылез, а Игра вопрошающе посмотрела на меня. Срок крутился рядом, как собачий хвост.

– Вы катайтесь, но не потоните и других не потопите. Помните, чему я вас учил: прежде чем входить-выходить, надо что? – Спросил я.

– Привязаться к причалу.

Я махнул рукой.

Причал у нас получился отличный. Ещё зимой вставили заточенные снизу брёвна в продолбленные во льду лунки (по два на ширину причала) и глубоко вколотили их в дно реки. На лёд положили брёвнышки поменьше и закрепили их на сваях клиньями, а на них положили широкие доски.

Мы не стали пилить брёвна с учетом возможного повышения уровня воды на следующий год. Если что, просто переместим поперечины.

Симпатично как-то становилось вокруг. Ступеньки в город облицевали серой керамической плиткой из бентонита, как только сошёл снег. Сейчас устанавливали вертикально керамические плиты, дополняющие образ трёх богатырей. Получался природно-рукотворный барельеф. Ещё зимой я поставил небольшую разборную печь для выпечки керамики и посуды.

Бентонит – глина особая. Это отличный пластификатор и эффект спекания у неё великолепный. Я домешивал в обычную глину четыре части бентонитовой, и у нас стала получиться неплохая керамика.

Забавно, что на нашей горке лежала и простая глина и бентонит.

Керамические плиты для барельефа делали «г» образными, чтобы верхней планкой плита повисала на выдолбленном для него в камне уступе, а следующая плита ложилась на нижнюю. Получалась довольно-таки крепкая конструкция.

Я хотел, чтобы моё родное племя увидело мой город, о чём я, впоследствии, не раз раскаивался. Надо было сидеть, как мыши под веником. Но гордыня и тщеславие обуяли меня.

Рысь убегала и возвращалась. На охоту я ходить перестал, и ей со мной стало не интересно. Щенята выросли за зиму вдвое, почти догнали мамашу и тоже охотились поодиночке. Но от городища они не уходили, и это уберегло нас от нашествия волков.

* * *

Я замешивал в нужной пропорции очередную партию глины для керамики, когда громко звякнуло било. Это означало, что кто-то увидел посторонних. Я встал, осмотрелся.