Страховидла лежала, жалостно темнея синяками.

Ведьмаки переглянулись молча.

— Вы уж извините, что так вышло, — подал голос Петрович, — Никола, он за тех маток осерчал очень, они ж племенные были, ну вот и… не подрассчитал. Мы в вдругорядь постараемся до смерти-то не зашибать. Оставим до вашего прихода.

Очень хотелось ржать. Бывает со мной.

Однако, барон не был настроен веселиться:

— Не будет другого раза! — когда он вот так вот рычит, мне кажется, что стены вибрируют. — Вот что, ребят, — Вова ласково положил руку ближнему ведьмаку на плечо, от чего тот изрядно просел, — вы же в курсе, куда мы попали? Мы принесли в этот мир свои мечты. Каждый — свои, правда?

Все трое вынужденно кивнули.

— Так вот, я пришёл сюда одним из первых. И точно знаю, что никаких, никаких противоестественных тварей на этой земле не было! И если ваши, повторяю: ваши монстры посмеют досаждать лично мне, барону Белого Ворона, или моим людям… я весь ваш ведьмацкий орден сравняю с-с-сука с землёй! Плевать мне, сколько вас там будет! Это же ваши хотелки — быть ведьмаками. Вы такие сильные, такие быстрые… Только мне-то ваши способности, как и ваши доспехи как-то…

Ведьмаки обиделись. Оскорбили их практически в лучших чувствах. Ничем иным я не могу объяснить сердитое:

— Даже если ты как скала, глаза у тебя всё равно уязвимы… — кто вот это сказал? Канон? Койот? Да бли-и-ин, было же что-то на К! Камамбер? Нет, там, вроде Ламбер был… Тьфу, не хватало ещё в сырах запутаться! Пока я терзалась с именами, муж, направившийся ко входу, равнодушно ответил:

— Воткнёшь мне меч в глаз (если сумеешь, конечно) — сломаю и убью тебя обломком. Ещё и поминки справлю, будь уверен. Петрович, проводи господ ведьмаков до границы наших владений.

ОСТАЮТСЯ МЛАДШИЕ

Новая Земля, детский рейнджерский лагерь Белого Ворона, 31.02 (июня).0005

Олеся

В субботу, сразу после обеда, оба старших отряда собрались и ушли в зелёнку. Вместе с ними ушли Долегон, Кадарчан, Маэ и ещё несколько взрослых. В лагере сразу стало тише.

Однако «шоколадки», как это называла Лида, не перестали появляться. Помня Олесину просьбу, он оставлял добычу сразу у кухни, но вот букетик неизменно приносил к порогу шалаша. Она пристраивала цветы в ряд над своей постелью и считала дни до следующей субботы, с удивлением понимая, что скучает по маленькому тунгусу.

На самом деле, старший отряд не ушёл далеко. Рейнджеры присматривали за своими младшими товарищами, скрываясь в тени большого леса, оставаясь невидимыми, незамечаемыми…

ЗАРЕВО ПОЖАРА

То же 31.02 (июня).0005, Новая Земля, окрестности Иркутского портала, беловоронская торговая усадьба

Кельда

Не знаю, был ли кто-то из цыган поклонником странного советского кинофэнтзи, но ближе к вечеру тридцать первого июня нарыв наконец лопнул. В цыганской деревне началась локальная гражданская война.

Наш торговый поезд как раз въезжал в припортальный посёлок, когда над южным холмом, скрывающим цыганскую деревню, на фоне потемневшего к ночи неба разгорелось оранжевое зарево.

— Так, давайте-ка в усадьбу! — скомандовал барон. — Предчувствие у меня… не очень.

Двор у нас был большой, но восемь сегодняшних подвод, да ещё дежурная усадьбенная, да книжный фургон Соломона, да фургончики госслужбы загромоздили его почти наполовину.

— Чё там у братьев наших ушлых? — барон спешился и пожал Эрсану руку.

— Пару дней затишье было, а сей час, похоже, жгут кого-то…

Мужики по очереди взбирались на смотровые площадки башенок, откуда было видно чуть получше.

— От дурачьё! — высказался кто-то. — Огонь-то смотреть, что ль, будет? Как пойдёт красный петух скакать…

— Похоже, уже пошёл, — откликнулись со двора. — Светит-то — на полнеба!

— Глянь, мужики! Табун!

Ещё и табун⁈ Я не утерпела и тоже полезла на башенку.

Из-за перелеска, скрывающего подошву цыганского холма, скакали лошади. В глубоких сумерках они казались тёмным, глухо бурлящим потоком.

— В нашу сторону идут, господин барон!

Вова кивнул и подошёл к не успевшим ещё закрыться воротам, встал, поглядывая вдоль улицы, составленной из редких усадеб. Рядом с ним встали ещё несколько мужиков. Дежурные разобрались по смотровым башенкам, взвели арбалеты.

Тёмная масса табуна скрылась за заборами дальних дворов, чтобы спустя полминуты появиться снова, гораздо ближе. Теперь было видно, что движутся кони не очень быстро, оберегая поставленных в центр маток с жеребятами. Впереди, запряжённая знакомой парой гнедых, катила обычная простецкая телега, до отказа набитая людьми. Несколько верховых замыкали процессию сзади. Телега затормозила у наших ворот, и Петша Харманович спрыгнул с облучка. Сегодня он не был похож на себя прежнего — ни на солидного, уважаемого дяденьку, каким мы увидели его в первый раз, ни на хищного и резкого парня, переживающего внезапно накатившую вторую молодость, как во второй. Этот новый Петша был раненым волком, с мясом выдравшимся из капкана — в прогоревшей рубахе, чёрный от сажи, с бешеными и отчаянными глазами. В телеге сидело пятеро женщин и целая куча ребятишек мал мала меньше.

Цыганский барон вплотную подошёл к нашему и сверкнул глазами:

— Сам Ворон здесь! Видать, боги не совсем от меня отвернулись!

— Свои пожгли? — спросил Вова.

— Поленьями двери подпёрли, суки, — Петша заскрежетал зубами так, что у меня аж челюсти заломило, — конюшню подожгли…

— И не побоялись, что огонь на соседние дома перекинется? — кисло поинтересовался Владимир Олегович.

— Идиоты, бля**… Только тем и ушли. Меня подожгли да побежали своё спасать.

Вова ждал, спокойно разглядывая дрожащих от пережитого лошадей. Цыган решился:

— Ворон! Прошу тебя, баб с ребятишками спрячь.

— Что, совсем припёрло?

Судя по всему — совсем…

— Не знаю, кто такой нашёлся умный, но пошла такая тема: кто первым барона прирежет, тот новым бароном и станет. А кровников за спиной никто оставлять не будет. Не за себя боюсь — за детей боюсь, за внуков… — в голосе Петши засквозило отчаяние. — Спрячь их, Ворон, богами тебя молю. Табун за ними дам, шестерых коней только себе оставлю. Скажешь, мало — заплачу́ сколько попросишь.

Барон Белый Ворон подумал, кивнул в сторону двора, мол: закатывай, и негромко буркнул:

— Вернись сперва…

Цыган резво подхватил коней под уздцы, завернул телегу во двор и споро начал выпрягать коня.

Яркая, красивая цыганка с младенцем на руках, увидев это, начала что-то быстро говорить, упрашивать его. Цыган молчал. Вот он вскочил на коня, сказал ей что-то коротко и вылетел за ворота. Женщина уже не просила, только кричала протяжно сквозь рыдания:

— Петша-а-а-а!.. Петша-а-а-а!.. — две мелкие девчушки обнимали её подол.

Шестеро верховых исчезли, растворились в густых сумерках.

— Ну, милая, — посочувствовала ей сердобольная Сардаана, — не убивайся так, сыночка пожалей.

Цыганка скрючилась, уткнулась лицом в маленький синий свёрток, глухо ответила:

— Не сын это. Внук. Нет у него мамы. Убили Дариночку мою, мою ласточку. Горе, горе мне, горе-е-е…

Вот так.

Я подошла ближе. Что делать? Потеря близкого человека — не тот случай, когда можно помочь с разбегу, тут время нужно. Но были ещё дети.

Саламандра выбралась из ладони и уселась на краю телеги. Малявки вытаращили глаза, отпустили бабкин подол и присели перед ней на корточки. Несколько малышей подвинулись ближе, стараясь разглядеть чудную зверюшку.

— Как зовут тебя?

— Мирела, — глаза женщины были горькими и пустыми. Даже не попыталась вместо имени прозвище назвать или там соврать.

— Сколько младенцу? — я, вообще-то и сама видела, что мальчишке едва ли две недели от роду, но мне нужно было, чтоб со мной разговаривали.

— Тринадцать дней.

— Не идёт ему коровье молоко. И дыма хватанул. Дай сюда.