Такое Патриарх проделывал уже не впервой. Но каждый раз это вызывало в нем трепетные чувства и очень волновало его глубоко верующую душу.

Прошло полчаса.

– Помилуй нас, Господи! Дай нам знать, что Ты помнишь о нас – своих земных детях, что Ты милосерден к нам и терпелив! Пошли нам Благодатный огонь! – продолжал молиться Патриарх.

Прошел еще час.

Стало заметно, что народ вокруг храма заволновался. Одни продолжали усердно молиться и просить прощение за содеянные ими грехи, другие стали шептаться. Среди собравшихся поползли слухи, будто бы накануне, в Великую пятницу, мироточили иконы. А это, как следовало из прошлых лет, было плохим знаком.

Прошло два часа.

Мысли о том, что происходящее является предзнаменованием чего-то недоброго, теперь стали посещать и Патриарха, но он моментально отгонял их прочь и с еще большим усердием возносил молитвы к Господу:

– Прости нам, Господи, грехи наши тяжкие! Наставь нас – заблудших овец твоих, на путь истинный! Укажи нам перстом твоим дорогу праведную! Прости нас, Господи! Прости!

Пот струился по худощавым щекам Патриарха и, стекая по седой бороде, капал, как слезы, у Святого Гроба. Его добрые серо-голубые глаза выражали безграничное доверие к Богу, светились бесконечной любовью и верой в то, что Господь слышит его, и не оставит его и его паству. И не было на свете ничего, что могло бы подорвать эту веру.

В голову Патриарха, мешая его общению с Богом, иногда проникали пугающие мысли. И он, отгоняя их прочь, еще усердней возносил хвалу Господу, прося Его сейчас лишь об одном – смилостивиться и послать его пастве Благодатный огонь.

С того дня, когда квартиру Гроссмана навестили незваные гости, прошел месяц. Ничего особенного за это время больше не происходило, и профессор уже стал забывать о загадочных невидимых посетителях. Он сидел в своем кабинете за заваленным бумагами столом, с головой погрузившись в подготовку к предстоящему докладу в Нью-Йорке. Над его написанием он трудился по вечерам уже более месяца. Напротив него, на своем излюбленном месте, мирно спала его любимица кошка. Вдруг она вскочила и уставилась своими серо-зелеными глазами в дверной проем, в пустоту холодного коридора. Она глядела мимо профессора, и с каждым мгновением становилась все напряженней. Шерсть ее вздыбилась, она выгнула спину, ощетинилась. В следующее мгновение она стрелой соскочила с сидения и, пронзительно мяукнув, бросилась под стол. Гроссман обернулся… Очнулся он, когда за окном уже наступила ночь. Сквозь постепенно возвращающееся сознание Гроссман услышал стук в дверь, а затем до него донесся взволнованный голос его жены Оксаны Валерьевны.

– Открой! Ты слышишь меня, Алекс? Ты спишь, что ли?

Профессор поднялся с пола, на котором совершенно не помнил, как и почему очутился, и побрел к двери. Его пошатывало из стороны в сторону, голова трещала, как после отравления угарным газом. Он не знал, кто руководил в данный момент его мыслями, и почему он предпринимал те или иные действия, он вел себя, как зомби. Совершенно не осознавая того, что делает, он открыл дверь, прошел мимо жены, не замечая ее, будто ее здесь и не было, и пошел в ванную, там он разделся и залез под душ. Постепенно в голове стало проясняться, туман рассеивался.

Гроссман посмотрел в висевшее на стене зеркало.

«Что со мной стало? – промелькнула мысль. – Мое лицо!.. Откуда эти синяки под глазами? Моя кожа не была такой бледной даже во время болезни, сейчас я похож на мертвеца, вернувшегося с того света».

– Что с тобой, Алекс? Тебе плохо? – послышался из-за двери голос жены.

Профессор открыл дверь ванной.

– Нет, со мной все в порядке.

– Да где же в порядке! Что с тобой? Может скорую вызвать?

– Никакой скорой! Все хорошо.

Страшно хотелось пить. Профессор отправился на кухню, жадно выпил все содержимое литровой бутылки минеральной воды, и пошел в свой кабинет. На рабочем столе лежала чернильная ручка, подаренная ему на день рождения его женой. Рукописи на столе не было…

Профессор сразу вспомнил о докладе. До того момента, как с ним что-то произошло, бумаги лежали здесь – на этом столе. Гроссман попытался вспомнить, о чем он сегодня писал. Это ему не удалось.

– Куда подевались мои рукописи? – пробормотал профессор и, наклонившись, заглянул под стол, надеясь обнаружить их там. Но под столом их не оказалось.

– Ты брала мои рукописи? – спросил Гроссман вошедшую в кабинет жену.

– Нет… Ты ведь знаешь, что я ничего не беру в твоем кабинете.

– Да-да, – думая о чем-то своем, пробормотал профессор, и молча пошел по квартире, в надежде, что обнаружит подготовленный доклад где-нибудь в другой комнате. Но, увы! От его рукописей не осталось и следа, ни одной странички. – Что же делать? – встревоженно выдохнул профессор. – Ведь я написал почти все, что планировал. Я не смогу восстановить того, что было уже написано. У меня нет времени, через четыре дня мой самолет!

Гроссмана охватила паника. Он схватился за голову и заходил взад-вперед по своему просторному кабинету.

Вдруг он вспомнил о Дашке. Еще раз, на четвереньках, облазил свою пятикомнатную квартиру. Кошки нигде не было, она исчезла вместе с его докладом.

– Тебе надо поспать, ты переутомился от постоянной работы без сна и отдыха. Ведь надо же когда-то и отдохнуть! – заботливо сказала жена.

Гроссман ничего не ответил, он постоял минуту в раздумье, затем медленно направился в спальню.

Большая поляна, поросшая ярко-зеленой травой, широкая река, несущая свои воды куда-то вдаль. Как приятно идти по мягкой душистой траве и, не отрывая свой взор от бурлящего потока воды, вдыхать запахи раннего утра. Мысли, мысли, мысли… Как удивительно легко думается на рассвете! В это время обычно приходят самые хорошие, неожиданные решения самых, казалось бы, неразрешимых задач.

Неожиданный грозный рев, прокатившийся от земли к небосводу, и отразившийся о высокие ели гулким эхом, заставил профессора остановиться. Мысли улетели прочь. Метрах в двадцати от себя профессор увидел огромного уссурийского тигра. Их взгляды встретились. Они смотрели друг на друга в упор – хозяин тайги, и он – маленький человек, осмелившийся войти во владения тигра. По телу профессора пробежала дрожь, он замер в ожидании. И тут снова раздался оглушительный рев, как гром, ударивший волнами прохладного воздуха в уши Гроссмана. Профессор кинулся бежать прочь по мягкой, покрытой утренней росой траве, вдоль реки. Тигр последовал за ним. Расстояние неумолимо сокращалось: пятнадцать, десять, пять метров… тигр приготовился к прыжку. Профессор попытался взлететь в небо, как птица, но страх сковал его ноги железными цепями. Они стали непослушны. Профессор стоял, как вкопанный, и не мог сдвинуться с места. Из его горла вырвался приглушенный, протяжный крик: – А-а-а-а-а!

Гроссман почувствовал, что его кто-то тормошит. Он открыл глаза и, облегченно вздохнув, перевернулся на другой бок. Вскоре он снова уснул.

Через плотные темно-зеленые шторы просочились теплые солнечные лучи, профессор открыл глаза. Жена уже не спала.

– Доброе утро! – профессор чмокнул жену в щеку.

– Доброе… Когда-нибудь ты доведешь меня до инфаркта! – с укором сказала Оксана Валерьевна. – Так напугаешь, что я и не проснусь. Вот тогда утро не будет добрым.

– Прости! Это никак не зависит от моего желания. Не могу ничего с собой поделать, – виновато произнес Гроссман, – все происходит само собой. Опять снился тигр. Почему он преследует меня всю жизнь? Происходят странные вещи. Он преследует меня уже более двадцати лет. Каждый раз он гонит меня все дальше по большому зеленому лугу, по заросшему берегу широкой сибирской реки, но не в лес, а вдоль берега. И удивительно: он никогда не нападает на меня из засады, все выглядит так, будто он не собирается покончить со мной раз и навсегда. Когда он приближается ко мне совсем близко, я отрываюсь от земли и взмываю в небо. Но иногда я не могу оторваться от земли, ноги и все мое тело сковывает страх, тигр готовится к прыжку, я кричу и просыпаюсь.