– Я ненавижу тебя. НЕ-НА-ВИ-ЖУ! – четко произношу и выхожу из кухни.

– Неблагодарная! Лучше бы подумала о том, что я спасла твою жизнь. Потом бы мучилась с инвалидом. Других генов он бы не смог приобрести… – распаляется эта женщина. Но я пропускаю все слова мимо. Пока поднимаюсь к себе, закрываю руками уши.

В комнате хватаю сумку и скидываю в нее первые попавшиеся вещи. Одежда. Учебники. Ноутбук. Всё, что мне дорого, забираю. Остальное оставляю нетронутым. Золотую цепочку снимаю. Сейчас она душит вокруг шеи, словно змея.

Вот только сестра рушит мои планы, влетая вместе с Машей в мою комнату. Они ошарашивают другой новостью.

– Кирилла забрали в СИЗО, – выпаливает сестра, и я оседаю.

– Маша сейчас все расскажет. – подталкивает младшую к осевшей ко мне на кровать Поля.

После рассказа сестры я пулей выбегаю из комнаты. Только вот мама преграждает мне путь в дверях.

– Уйди, – говорю серьезно. Сейчас во мне столько силы и ненависти к этой женщине, что не передать словами.

– Я не дам тебе испортить себе жизнь. – не шевелится мама. Только вот её планы рушатся снова, когда в дверь звонят и на пороге появляется Вика.

– Здравствуйте! – здоровается Вика. – Ань, отдай мои результаты обследования, пожалуйста. А я усмехаюсь всей ситуации. Как же все относительно.

– Теперь твой выход, МАМА! – последнее слово выплевываю, оно каким-то ядовитым привкусом отдает. Противно неимоверно.

– Так это твои результаты? – спрашивает мама.

– Да. Я попросила Аню их сохранить. Не знала реакцию моего парня. А он, представляете, мне сделал предложение, – искренне рассказывает Вика.

– Поздравляю. – не радостно отзывается мама. А я, имея возможность, вылетаю из квартиры и из подъезда, чуть не сбивая с ног Филиппа.

32

На улице дождь льет стеной. Будто годовую норму решил восполнить одним днём. Хотя сейчас я этому рада. Он единственный, кто скрывает мои слезы, стекающие по лицу. Бегу без остановки.

Плевать на погоду. Плевать на проезжающие мимо машины, что одни сигналят, другие мчатся, не замечая луж, и окатывают из раза в раз водой. Плевать на всё. Сейчас мне важен он.

Он и вся эта ситуация, которая произошла по моей вине. Он не должен быть в тюрьме.

Я всё исправлю.

Отделение полиции, на мою удачу, открыто. Забегаю внутрь. Тут тепло. Глазами нахожу приемную. Но путь преграждает охранник в форме полицейского. Фуражка. Идеальный синий костюм. Кобура, из которой выглядывает кончик оружия.

– Девушка, вам кого? – спрашивает мужчина.

– Мне... Мне самого главного по делу Сомова Кирилла, – выдавливаю из себя. Только сейчас доходит, как я продрогла, пока бежала под этим дождем, и как сильно дрожу, что зуб на зуб еле попадает.

– У вас есть какие-то свидетельские показания?! – недовольно осматривая меня, спрашивает. Конечно, сейчас у меня не самый лучший вид: мокрая одежда и растрёпанные волосы, которые висят паклями и больше напоминают сосульки в зимний период. А также босоножки в начале декабря. Один из них разорван в клочья. И как я этого не заметила? В общем, похожа я больше сейчас на наркоманку, чем девочку из «приличной» семьи.

– Да, есть. И мне срочно нужно их передать главному. – отвечаю с нетерпением и жаром.

– Макс, дай девочке листок и ручку. Хочет свидетельские показания по Сомову дать. – кричит в окошко на приёмке.

– Как будто мне этих показаний с академии его мало, – бурчит молодой парень. – И чего дома не сидится в такую погоду... – положив на стол все необходимое.

– Садись и пиши, – говорит охранник, указывая на стол недалеко от приемной кабинки.

– С... Спасибо, – чуть кивнув головой, прохожу на место и описываю всё за тот день: как они вместе ушли. Про ссору и отца, который был дома, а не пошел за ними. Всё. Пишу, а слезы катятся снова. Ещё немного и закапаю ими листок белой бумаги. Все детали с вечера моего дня рождения описываю и возвращаюсь в тот день снова эмоциями. Бушуют так, что мне кажется, сейчас взорвусь, и мир снова вернется к началу и станет одной маленькой точкой, а все исчезнут. Как сказано в Библии «И останется одной твари по паре, и начнется мир заново.» Вот бы оказаться той самой выжившей вместе с Кириллом.

– Готово. – откладывая ручку, пробегаюсь по тексту. – Кому относить? – отзываюсь.

– Мне отдавай своё заявление. Завтра отдам следователю. Если для него там будет ценная информация, то он свяжется с вами, – информирует работник прокуратуры и забирает мое изложение на почти полный лист.

– А можно увидеться с Сомовым? – осторожно спрашиваю. Я хочу его увидеть. Хочу знать, как он. Как с ним обращаются. Господи, я просто хочу знать, что с ним всё хорошо. Что он на меня не злится. Что он так же меня любит. Хотя достойна ли я после всего, что вытворили мои родители и Костя его любви?!

Нет.

Господи, Аня, как можно о таком думать? Конечно, нет. Не достойна. И если сейчас он пошлет меня, то будет прав абсолютно. Ты сама всё разрушила. Сама.

– Не положено, – заявляет мужчина в форме.

– Мне очень надо, прошу. Всего на пару минут, пожалуйста. – голос дрожит, тело все трясется. Мне не нравится тут быть. Я чувствую отчаяние.

– Девушка, не положено, я же сказал! – с нажимом поясняет гражданин власти. – А будете буянить, я вас в обезьянник на четырнадцать суток оформлю, и тогда точно не видеть вам вашего Сомова, – приговаривает гражданин Макаров Максим, как я успела прочитать на его бейджике. И от такой несправедливости мне хочется забиться куда-то в уголочек, поджать коленки и расплакаться, как в детстве. И я это делаю. Сажусь на скамейку и поджимаю под себя ноги, и обнимаю их руками, а голову кладу на эти колени. Закрываюсь и плачу. Плачу так, что точно ошарашиваю этим поступком мужчину. Да, нас с детства учили, что свои эмоции нужно держать в себе. Плакать – это стыдно. Это грех. Это позор для родителей. И вот сейчас во мне прорывается дамба, переполненная водой. И впервые мне за это не стыдно.

– Максим, что у тебя тут происходит? – слышу откуда-то голос и размеренные шаги.

– Да вот тут девушка пришла к заключённому под стражу Сомову, требует свидания. Я отказал, а она вот в слезы, – объясняется парень растерянно. Не ожидал такой реакции от меня. Со мной просто не бывает.

– Аня?! – вопросительно спрашивает незнакомый голос. Но где-то в нотках ощущаю близкого когда-то человека и поднимаю на него взгляд.

– Дима?! – ошарашенно пялюсь на брата. Вот кого я точно не ожидала увидеть, так это его. Он всю жизнь стремился в военное. Стать лётчиком. Но не работником органов.

– Так, ясно, – спокойным голосом говорит брат. – Я её забираю, – командует остальным.

– Пойдем. – поднимает меня со скамейки и накидывает свою куртку поверх моих плеч. – Как понимаю, только узнала и сразу сюда стартанула? – спрашивает Дима, выезжая с парковки ОМВД.

– Угу, – шмыгая носом, киваю.

– Знакомы мне эти реакции, – усмехается брат. Я же молча пожимаю плечами. Что я вообще знаю о его жизни?! Ничего.

Родители запретили нам общаться, когда он заканчивал университет, а я – школу. С того дня мы не виделись. Сейчас он изменился. Стал старше. Появились морщины и стало твёрже лицо, пропала та самая улыбка. Он как будто постарел лет на пять. Возмужал. Стал резче. Это видно в мимике, движениях, походке, глазах. Нет того огонька. И того задора, которого я видела раньше. Нет того брата Димы, которого я помнила. Это другой, повзрослевший и закаменелый мужчина. А ведь тогда он был просто братом, который нас с Полей водил в парк втайне от родителей, катал на каруселях и покупал фисташковое мороженое в рожке. А сейчас это серьезный мужчина с оскалом, со стержнем, красными и жёсткими от недосыпа глазами.

Господи, что же сделали с нами наши родители?! Смотря на Диму, понимаю, как они его сломали. Как они навредили ему. Оказывается, любовь родителей может быть разной и особенно губительной.

– Ась, мы дома! – громко говорит Дима, защелкивая дверной замок.