Когда над городом разлились сумерки, начался снегопад. Сперва в воздухе мелькали едва заметные: колючие и тонкие снежинки, но вслед за ними с неба повалили такие крупные комья, что улицы вмиг опустели, а в заснеженных окнах только ярче разгорались огни.

Хютте был таким маленьким, а снега было так много, что не прошло и часа, как город стал похож на чёрно-белые открытки из маминого альбома. Все дома в Хютте были невысокими, с круглыми окнами и покатыми крышами, и на каждой крыше виднелась печная труба. Зимы в Хютте были такими, что, оказавшись на улице, хотелось поскорее вернуться домой. А оказавшись дома хотелось смотреть из окон на занесённый снегом двор, где было так же красиво, как и холодно. По вечерам из печных труб поднимались над городом клубы дыма, они сливались с серым, как свалявшаяся вата, небом, и под этим тёплым снежным одеялом замирали все звуки.

Бусёнок1 приоткрыл дверь и высунул нос – в саду пахло чистотой. Он неслышно выскользнул во двор и придержал дверь, чтобы та не хлопнула. Стоило ему оказаться на улице, как на голове вырос сугроб.

– Фух, какие приставучие! – стряхнув снежинки, он проворно надел шапку.

Шагать по свежевыпавшему снегу было весело и непривычно: стоило опустить лапку, и снежинки дарили нежные, студёные объятия. Бусёнок зарывался носом в сугроб, чтобы познакомиться с ними, но они, с острым, как искорки, смехом ускользали от его горячего дыхания. Занесённые снегом уличные фонари светились мягко, как светляки, бросая на дорожку матовые пятна. Бусёнок торопливо побежал по ней, надеясь вернуться раньше, чем кто-то из домашних заметит его отсутствие.

Это была вторая зима Бусёнка, а о первой он почти ничего не помнил. Помнил лишь то, что это звонко, весело и, иногда, холодно. Зато теперь у него скопилось столько снежных воспоминаний, что понадобилось бы много-много лет, чтобы их перевспоминать: «А что, если скоро, воспоминаний скопится столько, что некогда будет делать новые?» – беспокоился он – «Неужели мне тогда придётся целыми вечерами сидеть у натопленной печки и только и делать, что вспоминать, совсем как бабушке?».

Бабушка Бусёнка – Руна, любила повторять, что дороже памяти у неё ничего не осталось. Руна перебирала свои воспоминания подобно тому, как перебирают шкатулку с украшениями: подолгу рассматривала их, любовалась, и со вздохом откладывала, чтобы взять другое – она была уверена, если долго не доставать воспоминания из шкатулки памяти, то они затеряются и потускнеют. Иногда она рассказывала что-нибудь Бусёнку. А он, по очереди подставляя к открытой печной дверке то спину, то живот, сидел на низенькой скамейке, и слушал, и смотрел, как под бабушкиными спицами возникают аккуратные рядочки.

– Конечно, сидеть у печки и перебирать воспоминанию, это ещё ничего, но вязать я точно не стану, слишком уж это скучно. Лучше буду мастерить из дощечек модели самолётов. – решил Бусёнок и, немного повеселев, поспешил вниз по улице. А за ним бежали его следы, но как не старались не могли догнать.

Дом Зейда стоял посреди тихой улицы почти на самой окраине города. Зейд был добрым приятелем Бусёнка: он громче всех смеялся, когда они катались с горки или лепили снежки, но иногда он говорил такое, о чём Бусёнок никогда прежде не задумывался. И хотя порой это были невесёлые, грустные мысли, Бусёнок размышлял над ними, пока не передумает всю мысль до конца. И тогда они шли вдвоём по улице и молчали. Но стоило одному вздохнуть, как другой тут же подхватывал. Или наоборот:

– Как же это здорово! – скажет Зейд.

– Да, совершенно необыкновенно. – улыбнётся Бусёнок.

Зейд был лучшим товарищем Бусёнка. Но пару дней назад он исчез. В его домике по вечерам не загорался свет, а дверь оставалась закрытой, сколько в неё ни стучи. Бусёнок расспрашивал о своём приятеле всех: и соседей, и родителей, и, даже прохожих, но совершенно никто на белом свете не знал, куда же тот подевался. А ведь скоро Новый год!

Бусёнок шёл по улице, и снег шёл вместе с ним, а дома, украшенные к празднику разноцветными гирляндами и фонарями, становились похожими на зефирные торты, с кремом. Вот и дом Зейда. Ни гирлянд, ни огоньков на нём не было, снег укрывал белой простыней его и опустевший сад. Бусёнок опёрся лапами на калитку и приподнял уши, но всё вокруг оставалось беззвучным, только лёгкий звон танцующих в воздухе снежинок, и он тихонечко заскулил, так, чтобы никто не услышал. В чужих окнах уже зажглись огни всех оттенков: жёлтые, красные, зеленоватые и оранжевые, а окна Зейда отражали только темнеющее небо. И это Бусёнку казалось ужасно несправедливым.

 «Разве можно пропадать вот так, под Новый год, не сказав ничего своему другу?» – с обидой и грустью думал Бусёнок. Сегодня утром он вытащил из-под подушки ещё одну спичку, и пересчитал оставшиеся: их оказалось всего пять – это значило, что уже через пять дней наступит его любимый праздник.  Но Бусёнок заметил, что радуется этому не так, как обычно, а словно бы в пол силы.

Горько вздохнув, он поспешил домой. Вот интересно, уже заметили его отсутствие? Отряхнув снег у порога, он приложил ухо к двери – тихо. Значит, нет. Бусёнок подтолкнул дверь, и та беззвучно отворилась, не выдав его.

В своём кресле у огня сидела бабушка. На её коленях лежала пёстрая лента из рядочков, такая длинная – хватило бы укутать весь дом, но спицы в её лапах все стучали да поблёскивали. Печная заслонка была приотворена и на стене, и на кресле, и на бабушке плясали янтарные отсветы. Трещали поленья. А подле стояло что-то укрытое красным, ватным одеялом.

– Тесто подходит. – догадался Бусёнок и поскорее прикрыл дверь – тесто сквозняков не любит.

Похоже, мама готовит свой знаменитый рождественский пирог. И он, ещё раз убедившись, что на лапах не осталось ни одной снежинки, засеменил на кухню. Там, на столе, самоцветами лежали разноцветные горки ягод и коричневые специи.

– А это что такое? – Бусёнок взял оранжевую, сморщенную ягодку и посмотрел через неё на свет лампы. И вот чудо – ягодка загорелась в его лапах, как солнышко. Он увидел её красноватые прожилки и россыпь коричневых пятнышек у одного края.

– Это сушёный абрикос, малыш, называется ку-ра-га. Только чур, не таскать!

Бусёнок ещё немного полюбовался ею и вернул на стол. Ягодка тут же померкла. Она снова стала сморщенной и несимпатичной.

– Очень мне нужна эта твоя карга,  чуть обиженно отозвался он. Бусёнку совсем не хотелось, чтобы мама отослала его в детскую читать книги. Ведь на кухне было гораздо интересней. Здесь вот-вот свершится волшебство: неприглядное, липкое тесто сделается ароматным, румяным пирогом. Мама будет посыпа́ть его золотистые бока белоснежным, сахарным снегом, пока он не ляжет пышным сугробом, а потом завернёт в шуршащую, коричневую бумагу.

– До Рождества2. – скажет она и перевяжет толстой ниткой.

А с мамой спорить бесполезно. Напрасно Бусёнок на следующее утро будет громко вздыхать над тарелкой каши и коситься на верхний ящик шкафа.

– Жди Рождества. – ответит мама на незаданный вопрос. – Этому пирогу нужно настояться.

– Хорошо. – согласится Бусёнок, но только до следующего утра.

– Мам, а почему из летних ягод получается такой зимний пирог?

Все пироги, которые пекла его мама были вкусными, но этот – особенно. Его запах согревал так же, как связанные бабушкой варежки или папин шерстяной шарф. Бусёнок точно не знал, Рождество было с запахом этого пирога или пирог с запахом Рождества. Но то, что это был лучший запах на свете, он знал точно. А ещё, ему очень хотелось поделиться пирогом со своим другом. Для этого он готов был ждать до Рождества, или ещё больше, сколько потребуется. Знать бы только, что Зейд когда-нибудь вернётся.

Мама улыбнулась.