Генералы рассуждали как профессионалы. Они даже после поражения носились с несбыточными мечтами. Как заметил тот же Манштейн, Гитлер "исходил из предположения, что ему удастся разгромить Советский Союз в военном отношении в течение одной кампании. Но вообще, если это и было возможно, то только в том случае, если бы удалось подорвать советскую систему изнутри". Битый Манштейн ломился в открытую дверь - Гитлер именно стремился подорвать силу нашей борьбы, приказывая уничтожать авангард советского общества - коммунистов.
Когда 14 июня 1941 года верхушка нацистского рейха и высшее командование собрались в имперской канцелярии в Берлине на последний инструктаж и выслушали еще двухчасовую речь Гитлера, его ближайший подручный Геринг воскликнул; фюрер поведет Германию к такой же победе, как на Западе. Гитлер резко поправил его:
- То будет, Геринг, наша самая тяжелая борьба, самая тяжелая!
Опешивший Геринг осведомился почему.
- Впервые нам предстоит сражаться против идеологического врага, фанатичного, идеологического врага.
Конечно, то, что говорилось за гранитными стенами имперской канцелярии, в которой в глубокой тайне собрались злодеи, не могло быть известно. Но Коммунистическая партия, правительство и, конечно, Генеральный штаб всегда знали, что предстоявшая война неизбежно будет носить классовый характер. Именно коммунисты пойдут в первых рядах защитников Родины, цементируя Красную Армию. В единстве партии и народа и состоит мощь нашего государства.
Солдат партии, каким всегда считал себя Г. К. Жуков, в партийно-политической работе в войсках видел ключ к обеспечению высокого боевого духа армии, стоявшей на пороге величайшей из войн в истории человечества. В 1940 - начале 1941 года на партийно-политическую работу в армию были направлены тысячи и тысячи коммунистов. В канун войны примерно 13 % личного состава Красной Армии были коммунистами, а 40 % - комсомольцами. Не было ни одного взвода, где бы не было коммунистов.
Генерал армии, коммунист Г. К. Жуков полагался на них. "В иностранной политической литературе, - писал он на исходе шестидесятых годов, - и по сей день нередко встречаются определения коммунистов, партийных работников как какой-то "элиты", привилегированного слоя нашего общества. Как человек военный, я пожелал бы любой стране иметь подобную "элиту", представители которой столь беззаветно и героически могли умирать за свою Родину"_
ГРЯНУЛА ВЕЛИКАЯ ОТЕЧЕСТВЕННАЯ
Враг напал!
То были самые длинные дни в году - стоял июнь, но дневного времени не хватало, до глубокой точи не гасли окна в громадном здании, выходившем на Арбатскую площадь. В нем работал Генеральный штаб. Жуков трудился по 18 - 19 часов в сутки. Он чувствовал, что военная угроза вот-вот разразится. Как нарком обороны С. К. Тимошенко, так и Г. К. Жуков стояли за приведение войск приграничных округов в боевую готовность и развертывание их первых эшелонов по планам прикрытия границы.
Тяжелые разговоры со Сталиным. Он медлил. После одного из- таких разговоров в Кремле, писал в мемуарах Жуков, "я решил пройтись немного пешком. В Александровском саду возле Кремля беспечно резвились дети. Вспомнил я и своих дочерей и как-то особенно остро почувствовал, какая громадная ответственность лежит на всех нас за ребят, за их будущее, за всю страну".
Потом, много лет спустя, Жуков поймет причину колебаний Сталина - к нему стекалась вся информация, он не мог исключить, что немало врагов нашей страны торопятся вовлечь иас скорее в воину. Сталин все еще не терял надежды, что удастся оттянуть войну, и делал все, чтобы не дать повод Берлину для оправдания агрессии...
Вечером 21 июня Жукову доложили: немецкий фельдфебель-перебежчик сообщает - 22 июня Германия начнет войну против СССР. С Тимошенко - в Кремль. Первый вопрос Сталина:
- А не подбросили ли немецкие генерала этого перебежчика, чтобы спровоцировать войну?
Тимошенко и Жуков ответили категорическим "нет". Дело было не в одном немецком фельдфебеле, а его побег к советским пограничникам был последним штрихом на фоне общей тревожной картины. Поколебавшись, Сталин согласился разослать по приграничным округам предупреждения - 22 - 23 июня возможно внезапное нападение немцев. Предписывалось за ночь на 22 июня скрытно занять огневые точки укрепленных районов, до рассвета рассредоточить по полевым аэродромам авиацию, все войска привести в боевую готовность. В 0 часов 30 минут передача, директивы была закончена. Однако уже перед рассветом 22 июня гитлеровская агентура нарушила в ряде мест связь в приграничных округах. Получение директивы в штабах задержалось, а немало частей вообще не получили ее.
В ту ночь на 22 июня руководство Наркомата обороны бодрствовало. Телефоны в кабинете Жукова работали непрерывно, поток тревожных сообщений нарастал. Обстановка разъяснилась вскоре после трех часов утра - немецкая авиация обрушилась на наши аэродромы, посыпались бомбы и на приграничные города. После четырех часов с минутами поступили донесения: под прикрытием ураганного артиллерийского огня немцы перешли советскую границу. Война!
Тот страшный день навсегда запал в память Жукова. В 4.30 утра собралось Политбюро, куда приехали Тимошенко и Жуков. Вскоре последовало сообщение: Германия объявила войну. Тягостное молчание. Бледный Сталин задумался. Затянувшуюся паузу прервал резкий голос Жукова: нужно немедленно обрушиться всеми силами на вторгнувшегося врага и задержать его продвижение. Предложение, видимо, показалось недостаточным, раздались реплики: не "задержать", а "уничтожить". Что и приказали войскам. Очень скоро выяснилось, что приказ не отвечал складывавшейся обстановке - войска, еще вчера . жившие мирной жизнью, просто не могли тягаться с готовым на все и ко всему агрессором.
Танковые колонны вермахта уже продвигались в глубь нашей страны. Поднятые по тревоге советские войска с ходу вступали в бой с врагом. Они вводились в действие по частям, пройдя через ад массированных ударов с воздуха. Небо потемнело от германских самолетов, а наша авиация, застигнутая врасплох на аэродромах, понесла тяжкие потери: в первый день войны было уничтожено 1200 самолетов. Это резко осложнило организацию отпора врагу.