Именно этим она и оправдывала тот факт, что не стала рассказывать куратору о произошедшем. Вообще, поведение Лиэн было неприемлемым. За такое ее вполне могли попросить из колледжа, если бы Кита пожаловалась куда следует. Однако Кита была из тех людей, кто предпочитал решать проблемы самостоятельно. Нельзя сказать, что она была для этого слишком гордой. Напротив, ей было попросту неудобно. Ей казалось, что все проблемы — только ее и ничьи больше, а какое право она имеет нагружать ими остальных?..

Алис уже не один раз ругала ее за то, что та взваливает все на себя одну. «Расскажи ты уже кому-нибудь, в самом деле! — отчитывала ее она. — Куратору, родителям… да хотя бы парням этим! Они же не слепые, видят все. Если попросишь, они за тебя заступятся, а что-то мне подсказывает, что для этих фанючек⁴ их слово будет законом».

Алис всегда называла их таким смешным словом — фанючки. Впрочем, другого названия они и не заслуживали. Да и в остальном Алис была совершенно права: Кита не умела и не любила просить помощи. В любом деле, будь то учеба или личное, она привыкла разбираться сама, от и до. Кита билась в своих попытках, неизменно доводила себя до истерики, если у нее что-то не получалось. И только потом, когда кто-нибудь обращал на это внимание и предлагал помощь, принимала ее.

В такую ловушку она попалась и ранним вечером четверга. Кита лежала в своей комнате на кровати, укутавшись в теплый плед, и вялой рукой водила по листу бумаги. Получались кривые наброски. Какие-то ей нравились, какие-то художница сразу вырезала ножницами и бросала в урну под столом. Голова была тугая, тяжелая, глаза сухие, словно состояли из песка. Сон, если и шел, то был неспокойным, поэтому Кита отключила мозги и развлекала себя каракулями.

Когда Кита выкинула в урну очередной рисунок, тишину нарушил резкий звук басов. Девушка едва не подпрыгнула на кровати и выронила карандаш, после чего приложила руки к стене. Ладони тут же почувствовали вибрацию. Звук определенно доносился оттуда.

«Сосед…» — подумала она с легкой досадой. О нем не было слышно с ноября, после того, как мама Киты в первый раз учинила ему скандал и отругала за громкую музыку. Сама девушка о деталях разборок была не в курсе и уже успела о них позабыть. Сегодня ей напомнили.

Музыка — судя по басам и звучанию, рок — стала несколько тише, как будто хозяин опомнился и подумал о соседях. Правда, стало немногим лучше: его квартира находилась как раз через стенку от комнаты Киты, и малейший ритм отбивал в ее голове глухую, пульсирующую боль. Кита стиснула зубы. Хотелось надеяться, что это ненадолго.

Но музыка не стихла ни через полчаса, ни через час. Девушка отложила скетчбук в сторону и съежилась на кровати, в мыслях сетуя, что никто до сих пор не пожаловался. На часах было без десяти шесть. Люди еще не успели вернуться с работы, потому и возмутиться было некому. Оставалась лишь одна Кита, больная, страдающая и приходящая в ужас от мысли, что ей придется либо терпеть, либо подниматься и самой идти к соседу.

Когда от отчаяния у Киты на глазах выступили слезы, она решила, что пора действовать. Она с усилием потерла лицо, поплотнее закуталась в плед. И нетвердой походкой направилась к двери.

Путь до двери соседа Кита преодолела с завидным упорством, то и дело цепляясь за стены и косяки. Когда же перед ее носом возникла темная металлическая дверь соседа, уверенность как рукой сняло. Девушка долго мялась, то подносила руку к звонку, то убирала, то снова подносила. В конце концов она мысленно обругала себя, выдохнула… и нажала на кнопку.

Сначала ничего не происходило. Кита переминалась с ноги на ногу, прокручивая в голове речь, которую выдаст нарушителю спокойствия. Варианты были самые разные, разной длины и степени вежливости. Когда музыка стала тише, Кита подобралась и набрала в грудь воздуха. Щелкнул замок, дверь открылась… и слова застряли у нее в горле.

Сосед был обескуражен не меньше — об этом говорили его темно-серые глаза, в которых застыло изумление. На несколько секунд повисло неловкое молчание, после чего он растерянно пробормотал:

— Кита?..

Шелест падающей из его рук бумаги вывел из ступора обоих: Кита попятилась, а парень спешно нагнулся, чтобы подобрать свои черновики.

— Томас… — Девушка закусила губу. — Извини… не знала… я пойду…

Она сделала еще один шаг назад и наступила на край своего пледа. Томас предостерегающе вскрикнул. Только что подобранные листы полетели в сторону, а музыкант бросился к девушке, когда та начала терять равновесие.

— Осторожно! — Он подхватил ее у самого пола. — Все нормально? Не ударилась?

Вместо ответа Кита съежилась… и заревела. Томас растерялся окончательно и в попытке утешить прижал к себе. Кита вцепилась в его футболку, словно тонущий в спасательный жилет. Плечи у нее тряслись, словно в припадке, а в звуках, которые она издавала, смешались горечь обиды, стоны отчаяния, всхлипы усталости, и все это объединялась тихой мольбой о помощи.

Прошло некоторое время, прежде чем Кита немного успокоилась. Томас терпеливо ждал, позволяя выплеснуть накопившиеся чувства, и поглаживал ее по спине. Когда она отстранилась и принялась вытирать слезы, он поднялся с колен и помог ей встать.

— Знаешь, у меня есть неплохое средство от дурного настроения, — задумчиво протянул он. — Пойдем. Тебе надо прийти в себя. Заодно и расскажешь, что у тебя стряслось. Чувствую, дело тут не только в простуде.

***

Средством от дурного настроения оказались свежие пирожные из пекарни на углу — Кита даже не знала, что там такие делали.

Пока Томас ставил чайник и накрывал на стол (предварительно с этого стола был убран ворох исписанной бумаги), Кита сидела на небольшом диванчике, подобрав под себя ноги и закутав их в плед. Кухня у музыканта была небольшой, навскидку — примерно пять-шесть квадратов. В воздухе витал запах корицы и свежей выпечки, что несколько ее удивило. Алис как-то сказала, что у парней, живущих в одиночестве, в доме может пахнуть только грязными носками. Честно говоря, Кита была даже рада, что квартира Томаса разрушила этот стереотип.

— Чай травяной, здесь имбирь и мята. Добавил еще лимона немного. — Хозяин налил горячий ароматный напиток в чашку и протянул Ките.

Та шмыгнула носом и послушно взяла ее в руки.

— Скажи, я ведь прав, что дело тут не только в простуде? — не стал ходить вокруг Томас. — Что-то стряслось в тот день?

Девушка потупила глаза. Разумеется, она поняла, о каком дне он говорит: на нее, прилежную ученицу, было необычным прогуливать занятия. Но рассказывать не торопилась.

— Я понимаю, ты не хочешь грузить меня своими проблемами, — правильно расценил он ее молчание. — Но — увы и ах! — ты уже меня ими загрузила, когда едва не свалилась у порога моей квартиры. Хотя, тут и доля моей вины есть…

Томас взлохматил рыжие волосы.

— Ладно, это не так важно. Важно то, что ты сейчас сидишь напротив и нежеланием говорить создаешь еще больше проблем.

Кита съежилась и спрятала лицо за чашкой. Вина и стыд обжигали ее, и если бы не распухшее от слез лицо, Томас наверняка бы заметил, как покраснели ее щеки.

— Извини… — прошептала она еле слышно.

Парень осекся. Его пальцы выдали по поверхности стола незамысловатый ритм.

— Нет, это я должен извиниться. Надавил на тебя.

Томас задумался. Он с самого начала догадывался, что просто так Кита не станет ему ничего рассказывать. В конце концов, они практически не знакомы, если один раз в колледже разговаривали — и то хорошо. Ему нужно было придумать, как вытянуть из нее откровение.

— Слушай. — Он встал со стула и присел на краешек дивана, чтобы их глаза были на одном уровне. — Я понимаю, делиться подобным с другими бывает непросто. Я и сам далеко не сразу научился доверять другим. Веришь или нет, в старших классах я здорово комплексовал из-за того, что моя мама бросила нас и ушла к другому. — На этих словах у Киты округлились глаза: откровение Томаса оказалось для нее неожиданным. — Рассказывать об том, что я живу с мачехой и отношения у нас, мягко говоря, не очень, было страшно — не хотелось, чтобы кто-то узнал о моей «неполной» семье.