Эта статья выглядела не так дико, как предыдущая, и если бы Франджони прочитал ее первой, то, вероятно, не обратил бы на нее особого внимания — но теперь он задумался о странностях. Фраза насчет «молитесь» могла, конечно, быть обычной иронией, но ведь «преп.» — значит «преподобный». Почему комиссию по чисто хозяйственному вопросу выкупа недвижимости возглавлял священник? Опять же, что значит фраза о детях, которые «были потеряны»? Сначала он понял ее так, что дети заблудились, играя в подвалах огромного заброшенного здания. Мальчишек всегда привлекают подобные места, и никакие ограждения не способны их остановить, тут автор статьи прав. Но — долго ли можно блуждать в подвалах, даже погруженных в вечную темноту? Это все-таки не лес и не целый город. Не может быть, чтобы дети, достаточно взрослые, чтобы гулять без родительского присмотра, не смогли найти оттуда выход самостоятельно. Но если они его нашли — что стало причиной гнева родителей? Взрослые бы даже не узнали, что их чада нарушили запрет и лазили в такое место… Где-то там во мраке произошел несчастный случай? Дюжины несчастных случаев?

Франджони не слышал и не читал ни об одном из них — что, конечно, делало версию невероятной: если бы в таком небольшом городе, как Барлингтон, пострадал хоть один ребенок, Томас наверняка узнал бы об этом если не от соседей, то из «Бюллетеня». И все же он почувствовал иррациональную уверенность, что «было потеряно» следует понимать буквально. Ни один из этих детей не вернулся из подвалов фабрики — ни сам, ни с помощью спасателей. Не были найдены даже тела. Все они просто… исчезли там.

И слово «Хозяева», напечатанное с большой буквы, означает не просто владельцев заброшенной и разрушающейся недвижимости. Скорее его следует интерпретировать как «Владыки» или «Властелины»…

Бред, тряхнул головой Франджони. За окнами по-прежнему было темно, и теперь он точно знал, что не заснет. Не отважится выключить свет и закрыть глаза (кто сказал, что зажмуриться — лучшее лекарство от страха? Томас с детства знал, что так, когда не видишь, становится только страшнее). Но что же все это значит?!

Он вновь перевернул газету на первую страницу. Что там еще было — кажется, про бурение… «мы не знаем, ЧТО ЕЩЕ может вырваться из-под земли…» А может, это вовсе и не газета? Недаром же ее доставили в необычное время. Может, это рекламная акция какого-нибудь нового фильма ужасов?

Нет, вверху стояли привычные буквы «Барлингтон Бюллетень». Ниже дата: «Четверг, 31 октября 2013».

Черт, ну конечно же! Хэллоуин! Франджони совсем забыл об этом. То есть, конечно, не совсем забыл — попробуй забудь, когда три четверти домов на твоей улицы украшены тыквами, тряпичными привидениями и искусственной паутиной — но вся эта бутафория начала появляться еще несколько недель назад, а за точными датами Франджони перестал следить с тех пор, как вышел на пенсию. Сам праздник он не любил с детства. Его родители, строгие евангелисты, считали обычай наряжаться нечистью «сатанистским», и, естественно, вечером 31 октября дверь их дома оставалась запертой — как для детворы снаружи, так и для маленького Томми изнутри. Лишенный возможности веселиться и собирать конфеты вместе с другими, Томми поневоле проникался угрюмой ненавистью и к самому развлечению, и к его участникам. Строгое воспитание, впрочем, не сделало его столь же ортодоксальным в вере — женившись на Марджори (ныне уже семь лет как покойной), он с легкостью перешел в католичество, а в последние годы и вовсе считал себя агностиком — как не раз бормотал он, читая газету или смотря новости по телевизору, «и они хотят сказать, что все вот это творится по воле всемогущего и всеблагого бога?» Тем не менее, к Хэллоуину он по-прежнему относился отрицательно, полагая, что это дурной обычай, который учит детей попрошайничать и хулиганить. Своих детей у них с Марджори никогда не было, о чем сожалела она, но не он. (В конце концов, когда давно миновали уже все отпущенные природой сроки, в ее матке все же начало кое-что расти… но это не было дитя. Томас порою думал, что если бы она не мечтала о ребенке так упорно, то не вынянчила бы его зловещий антипод, убивший ее в неполные 63).

Соответственно, и дети окрестных домов знали, что стучаться в дверь дома номер 7 по Шиллер Стрит бесполезно. Никаких обещанных традиционной присказкой «гадостей» они не делали — времена безнаказанных шалостей канули вместе с эпохой, когда не было ни мобильных телефонов, ни бдительных мамаш, видящих педофила в каждом посмотревшем в сторону детской площадки незнакомце — просто обходили этот дом стороной. Впрочем, надо отдать должное этим мамашам, в последние годы и другие дома слышали под дверью классическое «Сладость или гадость!» все реже. Позволять маленькому ребенку без присмотра ходить по соседям, да еще и на ночь глядя — нет, что вы. Пусть лучше посмотрит мультики про Хэллоуин по телевизору.

Но, в любом случае, все праздношатания (как определял их Франджони) должны были начаться лишь вечером. А сейчас было только раннее утро, если судить по часам, а если по темноте за окнами, то и вовсе ночь, и Томасу подсознательно казалось, что прошлый день все еще не завершился. Но с точки зрения газеты, даже если она и была напечатана чуть раньше полуночи (так это или нет, Томас не знал), было уже, конечно, полноценное 31 число.

Франджони неодобрительно пожевал губами. В прежние годы «Бюллетень» такого себе не позволял — ни в Хэллоуин, ни даже в День Апрельского Дурака. На странице комиксов, пожалуйста, шутите сколько угодно, но в серьезных статьях? Опять какие-то дурацкие нововведения. Все зло в мире от нововведений… ну, почти все.

Он снова принялся переворачивать страницы. Разворот, целиком посвященный некрологам, он всегда пролистывал, не глядя, и с максимальной поспешностью; хотя некоторые в старости приобретают особый, даже болезненный интерес к теме смерти, Франджони, напротив, старался избегать любых упоминаний этой темы. Но его взгляд против его воли скользнул по странице и, прежде чем Франджони успел ее перелистнуть, зацепился за одно из имен: Комбопьяно, Энтони Ф.

Томас мысленно вздрогнул и почувствовал холод в животе. Тони Комбопьяно, живший по соседству, был ему не то чтобы близким другом — таковых у Франджони не было — но, по крайней мере, добрым приятелем на протяжении многих лет. Когда-то они ездили вместе на рыбалку, а их жены тоже дружили, и обе пары регулярно приглашали друг друга на обед (и Марджори, и Эмма Комбопьяно любили готовить, но Эмма, надо отдать ей должное, делала это особенно хорошо — в особенности ей удавались мясные блюда). Но с возрастом оба приятеля утратили вкус к путешествиям на природу, а после смерти Марджори нарушилась и традиционная симметрия взаимных визитов. В первый месяц после похорон соседи, правда, зазывали к себе Томаса даже чаще прежнего, считая, как видно, своим долгом поддержать его в это нелегкое для него время, но, кажется, обеими сторонами это воспринималось именно как долг; прежняя непринужденная атмосфера ушла, и визиты сами собой сошли на нет. Все же, встречаясь где-нибудь на улице, Томас и Тони останавливались поболтать. Из этих разговоров Франджони знал, что, в отличие от него самого, оставшегося в старости в полном одиночестве, ситуация в доме его соседа прямо противоположная — экономический кризис вынудил его сына с семьей (женой и двумя детьми) вернуться под родительский кров. Места на всех вроде бы хватало, и в разговоре Тони бодрился, повторяя что-то вроде «вместе веселее», но Франджони сомневался, что тот и в самом деле так уж доволен происходящим. Возможно, Эмма, похоже, и впрямь не чаявшая души во внуках, но не Тони, желавший на старости лет тишины и спокойствия.

И вот, выходит, теперь он обрел вечный покой.

Томас моргнул. Как видно, ему показалось под влиянием всех этих прочих заметок. Должно быть — «упокоился в мире». И даже если Тони умер от рака или чего-то в этом роде — хотя, когда они виделись в последний раз, он не выглядел больным — так все равно не пишут. Написали бы что-то вроде «покинул нас после тяжелой болезни». Томас стал читать некролог сначала.