Я сметал всё подряд, как ошалелая акула глотала бы без разбору рыб и людей. К концу трапезы в моей тарелке всегда было пусто.
Вилкой Адама решалось некое уравнение: кости лежали строго перпендикулярно кожице, всегда бережно уложенной с левой стороны; верхний слой картофелины, тонкий, извечно пригорелый, утрамбовывался в правый нижний угол. Всё это затем выбрасывалось в мусор. Чтобы сердце, говорил Адам, не болело. Вот так несложно, по-скандинавски, не давать сердцу болеть попусту. Возможно, душевная боль уже перестала посещать Адама.
А я всегда думал, что скандинавы в этом смысле экономны до умопомрачения, что любой пригорелой кожице у них найдётся толковое применение. Не совсем верно. Они просто не жарят картошку до чёрных краёв, как мы привыкли это делать, и не солят без того солёную рыбу. Иначе говоря, меньше масла и соли тратят, оттого лишнюю хворь не цепляют. Нам же только повод дай поныть.
Переодевшись в шорты и майки, мы спустились и встретили неприветливую фигуру Дарта в дверях, что выходили в сад с западной стороны. За зарослями пятнистой расторопши прямо по центру от здания университета располагалось поле для игр, а за ним – лес, Волчье кладбище с его тёмными страхами и легендами. Дорога, огибавшая поле справа, вела к церкви, слева – в деревню, мимо сторожки лесника. За сторожкой, мили через три, лес заканчивался крутым обрывом в глубокий карьер.
Нам были вручены лопаты, вёдра и тележка.
Я прикинул фронт работ.
– Оставить землю в развороченном виде? – спросил я.
Дарт, кажется, оскорбился таким предложением, кончик его носа, похожего на бушприт парусника, дёрнулся всего раз, но достаточно красноречиво.
– Не говорите глупостей, Гарфилд!
Он швырнул нам под ноги несколько пакетов с семенами.
– Мистеру Кочински всегда нравились растения попроще. Понимаете, мистер Карлсен?
– Конечно, сэр, – учтиво сказал Адам, он рассматривал вилы в руке. – Кто знает, что с нами всеми было бы, предпочти мистер Кочински простым растениям старые добрые розги.
Дарт почти подавился.
– Я непременно доложу ваши слова, Карлсен. Вы об этом пожалеете.
– Мне не о чем жалеть, сэр. Я – лишь чёртов иностранец.
Адам снял очки и протёр их о майку.
– Кому если не мне выкорчёвывать на вашей земле всё живое, сэр, с корнями и молоком Богородицы?
Я закатил глаза.
Дарт бросил на Адама взгляд в упор, такой злой, будто хлестнул кнутом по лицу.
В три часа солнце палило, казалось, как в древней Ниневии. Над полем роем разъярённой мошкары летали «Дикие коты» и «Муфлоны». «Яйцезахватчики» и «Кастраты» называли мы команды менее официально.
Сыпалась обычная брань. Хрюшка Мэтью, честно облачённый в форму, продавливал скамью, обливаясь потом. Тренер, мистер Горден, муштровал свои батальоны и периодически ругал за сквернословие, если в эти моменты где-нибудь маячил силуэт проректора или кого-то из преподавателей. Как только горизонт пустел, Горден, уже еле сдерживаясь, открывал суровую пасть под седыми усами и крыл игроков со всем искусством столь извращённой мысли, что даже мы с нашим молодым цинизмом и буйной фантазией не всё сказанное им могли вообразить.
– Мол[29]! Формируйте мол, онанисты отсталые! – поднимал Горден командный дух «Кастратам».
Мэтью вроде спал. Мы продуктивно пололи грядки.
«Дикие» выигрывали у «Муфлонов» – 48:0. Какой там мол! Просто смешно. Остановить Гарри, когда тот даже шагом по полю с дыней[30] прогуливается, не по зубам ботаникам из левого крыла, хоть гурьбой они на него навались.
Я вытер краем майки пот со лба, затем снял её, швырнув на тачку с грудным молоком Девы Марии. В окне на первом этаже я заметил силуэт сосредоточенно наблюдавшего за нами Дарта. Он наслаждался властью. Ему крайне сильно, до чёртиков, хотелось меня выпороть. Его отец, если он у него был, не сумел в своё время защитить сына, ни в чём не повинного. Я же теперь ему, как бельмо в глазу. Но что, кроме регби, он мог у меня отнять? Жалкая попытка. Жалкий Дарт…
Знал бы, как сильно я желаю летать, он бы ночи не ждал – пришёл и обрубил бы крылья моему самолёту. Я прощаю его за всё. Я уверен, парень он неплохой по своей природе. А угнетённость, тем более столько лет копившаяся, кого угодно озлобит.
Во мне скопилось нечто иное, но нам запретили покидать каторгу. Я на всё это плюнул и прошёл к уже засеянной семенами почве прямо напротив надзорного окна. Створка резко задвинулась – я усердно орошал будущие всходы собственной влагой. Дарт глядел на меня с ненавистью.
Конечно, я нарывался на неприятности. В Виндзоре или Итоне меня бы высекли и отчислили. Однако я тогда совсем об этом не думал. Я решил, что смелость Адама сегодня здорово превосходила мою, а он всяко умнее меня и точно знает, что делает.
Я вернулся к Адаму, как раз когда «Дикие коты» взбунтовались. Вопил Тео. Ему что-то не понравилось. Сиплый ор Гордена прояснил дело: «Бараны» каким-то лихом заработали два очка. Впервые за семестр.
– Ты покойник! – обещал Тео кому-то в толпе.
Мы согнулись копать дальше.
– Знаешь, почему мы это делаем? – сказал я.
– Почему?
– Из-за тебя.
Адам поправил очки.
– А знаешь зачем?
– Поведай.
– Потому что теперь при виде чертополоха Кочински будет вспоминать о сегодняшнем позоре, – заключил я. – Благодаря тебе.
– Я слышу логику в твоих словах, Макс. Продолжай в том же духе.
Через несколько прополотых ярдов подбежал Питер, по́том разило от него будь здоров. Он встал у платана, чтобы помочиться.
– Ну, кажись, Джо влип.
– Что с доходягой? – говорю я.
– Не смог «кастрата» догнать.
– Чушь!
– Ага. Гарри бил с ноги, мяч отскочил, и тут Джо невпопад касается мяча, тот мимо ворот, «кастрат» за дыню и дёру дал. Мы все рты разинули.
– Обалдеть!
– Ну, все хороши. Но Джо, конечно, хорош больше всех.
– Ему надо грядки полоть, – сказал я. – А мне – на поле быть.
– В жизни всегда так, – просто заметил Питер.
Через два часа весь род чертополоший был злостно изгнан, а нечто новое слепо и безрассудно высеяно. Теперь мы вывозили мусор. Парни покинули площадку около часа назад.
У ворот, куда мы свозили падшую от наших рук расторопшу, неожиданно пронёсся Джо, демонстрируя лучшие вингерские результаты. Затем послышался развесёлый хохот. К нам шумно двигались Питер с Робином. Оба искупавшиеся, с влажными волосами, в выходных брюках и рубашках. От обоих плебейски несло туалетной водой.
Они горячо спорили. Питер считал Model B[31] переоценённой, а добавленную в её двигатель пружину возврата дроссельной заслонки недостаточным основанием, чтобы Lambretta могли заламывать цены. Робин говорил, что ему всё равно, потому что ему хотелось сандвича с лососем.
– Но нельзя же, в самом деле, не понимать, что Vespa[32] отстают, – добавлял Робин.
– Сто двадцать пять кубов, – настаивал Питер. – Мощность в четыре лошадиных силы.
– Дело не в мощности мотора, а в общем качестве езды, – говорил Робин. – Запихнуть коробку передач с двигателем под один корпус – вот это я понимаю видение будущего.
Питер заулыбался.
– Ты всё равно не можешь отрицать, что Lambretta всегда будут вторыми, – сказал он.
Робин повертел пальцем у виска.
Питер обратился к нам:
– Мы в «Свиное рыло» в пул[33] играть. Ботаники хотят реванша. А вы?
А мы с Адамом сами походили на одно сплошное свиное рыло и пахли острым мускусом с оттенком разлагающегося аммиака.
– Будем позже, – сказал я. – Джо с вами?
Питер удивился:
– Вряд ли. А вы не слышали разве?
– Нет. А в чём дело?
– «Кастратам» два очка дали.
– А, слышали.
