Адам воспринял эту новость с видом учёного, ещё вчера совершившего подобное открытие. Я же о наличии сестры слышал впервые.

– Проста, как вороника[42] весной, – делилась Агата. – Я предложила ей помочь отцу на пасеке, чтоб как-то связь между отцом и дочерью наладить, а она слова такого странного – пасека – ни разу не слышала. Не знает, сколько имбиря класть в джем, а Кассиопею она в глаза не видела, в уши не слышала!

– Она мне уже нравится, – кивал я.

– Безалаберная голова, как у её матери. Так отец говорит. А я охотно в это верю. Ведь отец отлично знает, где Кассиопея!

На моей физиономии проступил немой вопрос.

– Что непонятного? Шивон – моя сводная сестра! – уточнила Агата, но так, словно объясняла сапожнику, для чего в его работе этилацетат[43]. – Она впервые решила к нам наведаться. Такая история была. Мой отец загулял с какой-то ирландкой приезжей, мне тогда четыре стукнуло. А мамы в живых уже не было. Несерьёзная интрижка, девица быстро уехала. Они оба никак не ожидали, что родится ребёнок. Папе об этом телеграммой сообщили.

– Почему она не сделала аборт? – спросил я, и меня тут же одарили взглядом, который смог бы остановить несущийся бронепоезд.

– Аборт – для слабых. Ройшн, мать Шивон, много раз под метлой женилась[44], рассказывал отец, но всегда уходила, предпочитала независимость. К трудностям ей не привыкать. Шивон у неё единственный ребёнок, и ошибок таких она больше не совершала.

– К делу, – Адам положил ладонь поверх руки Агаты.

Дочь лесника воззрилась на меня упёртым давящим взглядом.

– Я хочу, чтобы ты, Макс, занялся моей сестрой.

– Вот как? – от обрушившегося предложения я откинулся назад вместе со стулом.

Нам подали мороженое. Три шарика мне, два Агате и один – совсем уж крохотный – Адаму.

– Погоди, – оторвался я от спинки стула, обращаясь теперь к белобрысому очкарику. – Это и есть мои исправительные работы? То самое задание важное?

Адам весомо, по-профессорски, взглянул.

– На тебя непохоже, – покосился я. – Всё равно что лечить от пьянства алкоголем. В чём же мораль?

– А мораль, – каким-то внезапно жёстким голосом изрекла Агата, – в том, что моя сестра совершенно не искушена.

– А при чём здесь я?

– Дослушай. Их дом в Ирландии окружён пастбищами. Только вчера утром Шивон делилась со мной. Рассказывала, какие ей в детстве фантазии приходили, как краски в её голове рождались с утра до ночи при взгляде на бесконечные выцветшие лоскутки возделанной земли…

– Я точно должен об этом знать? – наморщил я лоб.

– Потом были книги. Они-то и стали, как считала Шивон, её окном в мир. Но ведь и в них мир не настоящий, а сплошной обман! Мечтательные сопли о бурных страстях, словом, бульварщина, собранная матерью. Мать Шивон от жизни давно устала, сгорела как спичка. Материала гореть не осталось, хотя полыхала в молодости на всю катушку.

– Это называется климакс, – заметил я. – Но мать мне определённо нравится.

Агата продолжала, не слушая мои комментарии:

– Сама жизни напилась, а дочь взрастила в четырёх стенах. Возможно, и правильно сделала, хотя Шивон известно о былом распутстве матери. На одной чаше весов пример цинизма и безнравственности, а на другой – собственные представления Шивон об идеальной жизни, преисполненной романтической чуши. Последняя чаша перевесила, как мешок гравия против перьевой подушки.

– И тебя это сильно расстроило?

Агата метнула в меня искры из бледно-голубых глаз, выглядевших огромными через сильные линзы.

– Я бы предпочла равновесие, – сказала она значительно. – Понимаешь, как глупа и неопытна моя сестра? В таком состоянии легко в кювет слететь, сбиться с пути и наломать дров.

– А я-то здесь при чём? – повторил я. – Со мной дорога как раз в кювет и обеспечена. Ведь ты же меня в Асмодеи[45] и зачислила! Уже забыла?

Агата потупила взгляд и уставилась на мороженое. Потом уже менее напористо сказала:

– Шивон здесь впервые, и я бы не хотела, чтобы кто-то её обидел.

– А почему ты считаешь, что её обязательно обидят? – Я взял хромированную вазочку с ложкой и вновь развалился на стуле.

– Она – ангел, – голос Агаты смягчился, лицо посветлело. – В незнакомом месте потеряет голову. Там хотя бы её пастбища, а здесь лес, Волчье кладбище…

– А Ирландия что, какая-то страна ангелов, что Шивон…

– Знаешь, что она сказала, когда наш лес увидела? – перебила Агата. – «Да это же настоящий Арденнский лес!»

– А что плохого в Шекспире? – скромно намекнул я на широту своих литературных познаний.

– Шекспира в их доме не было, – покачала головой Агата. – Шивон больна Джорджем Элиотом[46] и его пасторальными сказками о прекрасной девушке и внуке сквайра.

Я изобразил презрение, хотя знать не знал об авторе и слыхом не слыхивал историй о девицах и дворянских отпрысках.

Агату аж передёрнуло от возмущения:

– Хэтти отвергла плотника Адама с добрым сердцем ради богатого наследника Артура. И к какому ужасу привели их тайные встречи! В какой хаос погрузилась тихая деревенька!

– Ну не преувеличивай!

– Вот только невдомёк моей глупышке сестре, что за псевдонимом Джордж Элиот прячется такая же парящая в мечтаниях особь женского пола! Это благодаря её фантазиям Шивон таких страстей жаждет! Конечно, ведь Роданфорд кишит богатыми наследниками! Как только она прослышала об этом, давай писать нам, телеграфировать… И не придёт никак ей в голову – а меня вообще слышать не желает, – что в жизни это совсем иные люди, которые только секса от таких дур ищут!

– Ну, ты напраслину на нас возводишь! Ах, больно слышать! – отбивал я громы и молнии с улыбкой.

– Она от матери сбежала сюда ради этого, под предлогом повидать отца и меня. Уж я-то знаю!

Вот в это охотно верилось, ведь сама Агата пять дней в неделю среди этих самых страстей книжных отсиживалась по долгу службы.

– А мне не с кем её оставить! У отца работа, у меня работа. Шивон не по душе в библиотечной клетке весь день околачиваться, в доме её не запрёшь. Что мне с ней делать?

Я поёрзал на стуле, слизывая фисташковый сироп с ложечки.

– Значит, ей сейчас семнадцать, – рассудительно вычислил я.

Агата заметно поднапряглась.

– Какая разница? – бросила она с подозрением.

– Да никакой, – сказал я, запустив пятерню в подсохший стог густых своих волос.

– Макс, конечно, ею займётся. – Адам вновь положил ладонь на руку Агаты и пронзил меня ледяным взглядом.

Я ухмыльнулся и спросил:

– А выглядит она… ну… по-ирландски?

Агата по-учительски поправила очки.

– Нечего себе фантазировать!

– Да тут для фантазии и места не остаётся. – Я имел в виду, конечно, предательски искреннее платье по левую мою руку.

Слизнув ещё ложку мороженого, я спросил:

– Так ей не дружок, а телохранитель нужен?

Агата с неясными мыслями принялась изучать моё лицо, словно ей что-то новое в нём почудилось.

– Пожалуй, так будет вернее, – наконец выдала она.

Затем, оттаяв, взялась за ножку вазочки двумя руками. Проигнорировав десертный столовый прибор, Агата впилась рыбьими губами в ванильный шарик, громко всасывая его. Я замер с ложкой во рту и, наблюдая за картиной, подумал, что в свои двадцать два Жозефина Мутценбахер[47] выглядела бы именно так.

Я перевёл недвусмысленный взгляд на Адама. Нет, его сие действие не волновало, как и искренний штапель, как и плечи. Его хмурость говорила: «Макс, нам надо серьёзно обсудить твоё несерьёзное отношение к делу».

– Сколько она здесь пробудет?

– Ох, надеюсь, недолго.

– Значит, я должен оберегать малышку от коварного внука местного сквайра, – кивал я. – Что ж, это забавно!