Конец спору положила миссис Дженнингс.

– Погодите! Все вы! – скомандовала она и просеменила к кухонному шкафу, открыла дверцы, отодвинула пакет овсяных хлопьев и достала кожаный мешочек. Он был полон тонких палочек.

Она высыпала их на пол, и мы все трое деловито уставились на беспорядочную кучку.

– Бросьте их еще раз! – потребовал Джо, и она послушалась.

Затем я увидел, что миссис Дженнингс и доктор согласно кивнули, а Джедсон пожал плечами и отвернулся.

– Ты отправишься с нами, – сказала мне миссис Дженнингс с улыбкой, хотя глаза ее оставались озабоченными. – Это небезопасно, но мы тебя возьмем.

Больше времени мы не теряли. Разогрели мазь и втерли ее друг другу в спину. Боди, как привратник, восседал среди своих пентаграмм, мекагранов и рунических знаков, монотонно и нараспев читая заклинания из пухлой книги. Уортингтон решил отправиться в истинном своем облике – в набедренной повязке, с ног до головы расписанный парасимволами, с дедушкиной головой под мышкой.

Возникла небольшая дискуссия, прежде чем они выбрали подходящую личину для Джо. Он прошел несколько метаморфоз, после финальной выглядел ужасно: тонкая как бумага серая кожа обтягивала безобразно перекошенный череп, сгорбленную спину, впалые бока какого-то зверя и длинный костистый хвост, которым он беспрестанно дергал из стороны в сторону. В целом композиция была достаточно близка к человеку, чтобы вызвать отвращение – куда большее, чем вид какого-нибудь уродливого животного. Меня чуть не вырвало, но он остался очень доволен.

– Прелесть! – воскликнул он голосом, напоминающим скрежетание жести по жести. – Великолепная работа, миссис Дженнингс. Асмодей не отличит меня от родного племянника!

– Надеюсь! – сказала она. – Так в путь?

– Ну а Арчи?

– Мне удобнее оставить его таким, какой он есть.

– А ваше собственное преображение?

– Об этом я уж как-нибудь сама позабочусь, – ответила она с некоторой резкостью. – Займите свои места.

Мы с миссис Дженнингс оседлали одну метлу – я впереди, лицом к свечке, вставленной между прутьями. (На Хеллоуин часто вывешивают изображение ведьмы верхом на метле палкой вперед. Это грубая ошибка. В таких вещах обычай крайне важен.) Ройс и Джо должны были следовать прямо за нами. Серафим быстро прыгнул на плечо хозяйки и уютно устроился там. У него от приятного нетерпения даже усы подрагивали.

Боди громко произнес Слово, наша свечка выбросила язык пламени, и мы взвились. Я жутко перепугался, но постарался не показать виду, судорожно вцепившись в палку метлы. Камин разверзся, будто огромная пасть. Огонь в нем заревел, как лесной пожар, и унес нас ввысь. На мгновение я увидел в вихре пламени пляшущую саламандру и понял, что это моя саламандра – та, которая почтила меня своим одобрением и порой украшала своим присутствием мой новый камин. Я счел это добрым предзнаменованием.

Врата остались далеко позади, если слово «позади» можно употреблять там, где все направления чисто символичны. Рев огня уже не сопровождал нас, и страх почти отпустил. Я ощутил у себя на поясе ободряющую руку и оглянулся, чтобы поговорить с миссис Дженнингс.

И чуть не свалился с метлы.

Когда мы покидали дом, позади меня примостилась дряхлая старуха, съежившаяся, морщинистая, чье тело жило только благодаря неукротимому духу. А та, кого я увидел теперь, была молодой, полной сил женщиной, безупречной, ошеломительной красавицей. Описать ее невозможно, в ней нельзя было найти ни единого изъяна, и никакое воображение не могло ничего добавить или отнять.

Вы когда-нибудь видели бронзовую статую Дианы-охотницы? Между ними было легкое сходство, только никакому металлу не дано передать пленительную, дышащую жизнью красоту, которую увидел я.

Но это была она!

Миссис Дженнингс, вернее, Аманда Тодд в двадцать пять лет, когда она достигла высшего расцвета своей несравненной женственности и до того, как годы начали подтачивать совершенство.

Я забыл свой страх. Я забыл все, кроме одного: рядом со мной была женщина всепокоряющей обворожительности и энергии, каких я никогда не встречал. Я забыл, что она на шестьдесят лет старше меня, что этот ее облик был просто триумфом колдовства. Наверное, спроси меня кто-нибудь в ту минуту, влюблен ли я в Аманду Дженнингс, я бы ответил «да!». Но тогда мысли у меня мешались, и сам я ни о чем подобном не думал. Она была рядом со мной, и все остальное значения не имело.

Она улыбнулась. Глаза у нее были полны теплотой и пониманием. А когда она заговорила, я сразу узнал ее голос, хотя теперь вместо слабого чистого сопрано я услышал звучное контральто.

– Все нормально, Арчи?

– Да, – ответил я, запинаясь. – Все нормально, Аманда.

Ну а Полумир… Как описать место, которое не имеет ничего общего с моим миром – миром людей? Как рассказать о том, для чего еще не придуманы слова? Обычно неизвестное объясняется через известное. Но тут не было никакого хотя бы отдаленного соотношения, никаких параллелей. Мне остается только рассказывать о том, какие впечатления я получал через свои человеческие органы чувств, как происходившее воздействовало на мои человеческие эмоции, памятуя, что все это опирается на двойную ложь – недостоверность увиденного и почувствованного мной и неизбежные искажения при облечении мысли в слова.

Я обсуждал это с Джедсоном, и он согласился, что трудность эта непреодолима и все же какая-то правда должна присутствовать в рассказе о том, как я воспринял Полумир.

Между реальным миром и Полумиром есть одно существенное отличие. В реальном мире законы природы остаются неизменными, как бы ни менялись обычаи и культуры. В Полумире только обычаи обладают какой-то перманентностью, а законы природы вообще отсутствуют. Попробуйте вообразить ситуацию, в которой глава государства волен отменить закон тяготения и его указ будет неукоснительно исполнен. Вообразите место, где король Канут приказал бы приливу повернуть вспять и волны ему повиновались бы. Место, где верх и низ – дело вкуса, а расстояния с одинаковым успехом исчисляются как в милях, так и в сутках или цветах.

И все же это не хаотическая анархия. Они вынуждены безоговорочно подчиняться своим обычаям, как мы подчиняемся законам природы.

В безликой серости, окружавшей нас, мы повернули влево, чтобы обследовать годы и найти место шабаша. Аманда решила встретиться с Самим, вместо того чтобы бесцельно рыскать по непрерывно меняющимся лабиринтам Полумира в поисках некоего существа, которое не вдруг и узнаешь – если узнаешь вообще.

Ройс нащупал шабаш, но я ничего не видел до тех пор, пока мы не разрешили поверхности подняться навстречу нам и не пошли дальше пешком. Тут возникли свет и формы. Впереди, примерно в четверти мили от нас, высился холм, увенчанный огромным троном, багровевшим в смутной мгле, как раскаленный уголь. Я не мог рассмотреть, кем он занят, но я знал, что это Сам – древний враг рода человеческого.

Мы были уже не одни. Жизнь – сознающая себя злая немертвенность – клубилась вокруг нас, туманила воздух, выбиралась наружу из-под поверхности, по которой мы ступали, а она дергалась и пульсировала у нас под ногами. Бесформенности обнюхивали и покусывали наши пятки. Мы ощущали в туманном сумраке присутствие чего-то или кого-то, что пищало, хрюкало и хихикало. И звуки – чавкающие всхлипы, жадное чмоканье, срыгивание, блеяние…

Наше присутствие их, видимо, тревожило – видит Небо, какой ужас внушали мне они! – недаром я слышал, как они сползают или шлепающими прыжками ускользают с нашей дороги, а потом осторожно смыкаются позади нас, блеянием предупреждая друг друга.

Нечто плюхнулось перед нами – нечто с чудовищно раздутой головой и мокрыми узловатыми руками.

– Назад! – просипело оно. – Кандидаты в нечисть подают заявления на нижнем уровне!

Его языка я не знал, но понял все.

Ройс ударил его по лицу, и мы прошли по нему, и его хрупкие кости хрустели у нас под ногами. Оно тут же собралось воедино, визгливо изъявляя свою покорность, а затем выскочило вперед и так сопровождало нас до самого трона.