Прогуливаясь однажды за городом, на уединенном месте вблизи моря и обсуждая в уме различные философские учения, Иустин увидел какого-то незнакомого ему почтенного старца, убеленного сединами. Когда он со вниманием смотрел на старца, последний сказал:
– Разве ты знаешь меня, что так внимательно на меня смотришь?
– Не знаю, – отвечал Иустин, – но мне удивительно видеть тебя в этом пустынном месте, где я не ожидал никого встретить.
– Родные мои, – сказал старец, – ушли в ту сторону; ожидая их возвращения, я вышел им навстречу, чтобы издалека увидеть их. А ты здесь что делаешь?
Иустин отвечал:
– Я люблю прогуливаться в уединении, чтобы беспрепятственно размышлять о философии.
– Какую же пользу приобретаешь ты от философии? – спросил старец.
Иустин отвечал:
– Что можно найти полезнее философии? Она – просветительница ума, вождь и наставница всякому рассуждению, руководительница жизни; кто хорошо узнает ее, тот как в зеркале видит невежество и заблуждение других; без философского учения и правильного употребление разума не может существовать премудрость. Поэтому должно каждому человеку поучаться философии, дабы знать, что приносит пользу и что нет, чего следует держаться и что отвергать.
– Но приносит ли философия счастье человеку? – спросил старец.
Иустин отвечал:
– Конечно приносит.
– Скажи же мне, что такое философия, и в чем от нее счастье?
– Философия, – отвечал Иустин, – есть разумение всего существующего и познание истины; в обладании тем же разумением и премудростью состоит и приносимое философией счастье.
Старец спросил:
– Если истина познается с помощью правильного философского разумения, то что скажешь ты о Боге?
Иустин отвечал:
– Существо – никогда не изменяющееся, но всегда пребывающее в одном и том же состоянии, первопричина всякого бытия, – вот как мыслю я о Боге.
Старцу понравился этот ответ, и он продолжал вопросы:
– У всего существующего есть ли один общий разум? Ведь о сведущем в каком-либо искусстве говорят, что он это искусство разумеет: землемерие ли то, мореплавание или врачевство; не то же ли бывает и по отношению к прочим вещам божественным и человеческим? Еще скажи мне: есть ли такой разум, от которого исходит познание вещей как божественных, так и человеческих?
– Поистине есть, – отвечал Иустин.
– Одно и тоже ли: разуметь Бога, или разуметь музыку, арифметику, астрономию, или что-либо подобное?
– Совсем нет. Иное дело разуметь Бога, иное – знать какое-либо искусство.
– Ты хорошо отвечал, – сказал старец, – некоторые знания получаются нами или от слуха и учения или от созерцания предмета собственными глазами. Если бы, например, кто сказал тебе, что в Индии водится такой-то зверь, не похожий ни на каких других зверей, но совершенно, по своим разнообразным свойствам, отличный от них, – не видев его своими глазами, ты не мог бы знать о нем, а не слышав сначала сам рассказа об этом звере, не мог бы рассказать о нем и другому. Вот теперь я и спрашиваю тебя: как ваши еллинские философы могут правильно разуметь о Боге и утверждать о Нем что-либо истинное, если никогда не видели Его, не слышали и, следовательно, не имеют никакого познания о Нем?
Иустин отвечал:
– Отче! Сила Божества зрится не телесными очами, как рассматриваются человеком какие-либо земные живые существа, но одним лишь умом можно постигать Бога, как говорит Платон, учению которого я следую.
Старец спросил:
– Нет ли в уме нашем некоей силы с такими свойствами и настолько могущественной, посредством которой мы могли бы скорее постигать невидимое, чем познаем телесными чувствами какую-либо вещь?
Иустин отвечал:
– Воистину есть такая сила; Платон называет ее оком ума, которое, по его учению, дано человеку с тою целью, чтобы, очищенное и просвещенное учением любомудрия, могло оно созерцать самую божественную истину, причину всех вещей, постигаемых умом. Истина же эта не имеет определенного образа, или какого-либо подобия, или возраста, или чего-либо доступного телесным очам, но есть Существо выше всех существ, непостижимое, неисповедимое, соединение благости и красоты; самим же этим Существом от начала насаждено в благородных душах желание познавать Его, – ибо Оно любит, когда такие души Его познают и созерцают.
Старцу было приятно слышать такие слова, но всё же он не был вполне доволен этим рассуждением Иустина о Боге по учению Платона, как несовершенным по отсутствию христианского исповедания и, не одобряя Платона, сказал:
– Если Платон так учит, как ты исповедуешь, то почему он сам не познал и не постиг истины Божией? Утверждая, что Бог невидим и непостижим, он видимой твари, небу, звездам, деревьям и камням, обтесанным в подобие человеческое, поклонялся как Самому Богу и, обращая в ложь истину Божию, держался кумирослужения, и учил тому других. Я не думаю, чтобы Платон и прочие еллинские философы обладали правильным разумом, могущим достигать истинного Богопознания: «осуетились в умствованиях своих, и омрачилось несмысленное их сердце; называя себя мудрыми, обезумели» (Рим.1:21–22). Словом, скажу так: ум человеческий, не наставленный Духом Святым и не просвещенный верою, совершенно не в состоянии познавать и разуметь Бога.
Так и много подобного сему говорил старец о правом боговедении, истинном богопочитании и о прочих божественных вещах, обличая заблуждение еллинских философов. Дивясь речам старца, Иустин спросил:
– Где же и какого учителя можно найти для наставления в истине, если в Платоне и прочих философах нет истины?
Тогда старец начал повествовать ему о святых пророках, говоря:
– В древнейшие времена, гораздо ранее всех философов, были некие мужи святые, праведные и угодные Богу; исполненные Духа Святого, они предсказывали о том, что совершается ныне, и называются те мужи пророками. Они одни прежде всех познали истину и, возвещая ее людям, ни перед кем не смущались и никого не боялись; никто не мог убедить их в одном слове отступить от истины, и суетная слава не могла победить их. Обо всем, что они созерцали или слышали от Бога в бывших им откровениях, они говорили просто, истинно и безбоязненно. Писание их и ныне существуют; кто читает их с верою, тому приносят они много пользы и просвещают ум к познанию истины. Не хитрословием и не какими-либо софистическими7 доводами или умозаключениями подтверждают свои слова эти святые пророки, но в простой беседе изрекают самую истину, ибо они сами, помимо всех софистических доводов, – вернейшие свидетели истины, как веровавшие в единого истинного Бога, Создателя всего существующего, и предвозвестившие пришествие в мир Сына Его, Господа Христа. И несомненно, что пророки заслуживают веры, так как одни предречения их уже исполнились, а другие ныне исполняются. Истину же некоторых из своих предречений они утверждали и чудесами, творя дивные дела силою, подаваемой им свыше Божией благодати, чего ложные, не Богом поставленные, пророки никогда не могли творить, а лишь устрашали людей некими бесовскими привидениями и обманами.
Так беседовал с Иустином незнакомый ему блаженный муж, и, наконец, сказал ему:
– Прежде всего молись прилежно истинному Богу, да откроет тебе двери света, ибо только тот может созерцать и разуметь божественное, кого Бог Сам удостоит откровения; открывает же Он всякому, кто ищет Его молитвою и приближается к Нему любовью.
Так сказав, старец отошел от него и стал невидим; никогда и нигде потом Иустин уже не мог найти и увидеть сего мужа. О своих сердечных ощущениях после ухода старца сам Иустин, в беседе с славным иудеянином Трифоном, поведал так:
– Какой-то огонь разгорелся во мне, воспламеняя дух мой стремлением к Богу, и возросла во мне любовь к святым пророкам и к тем мужам, которые суть друзья Христовы. Размышляя о словах старца, я познал, что возвещенная им философия – единственно истинная, начал читать пророческие и апостольские книги и от них стал действительно философом, то есть истинным христианином.
